Номер 22 (967), 12.06.2009

(Продолжение.
Начало в № №  9, 12, 15, 17.)

11. Становилось жарко...

Всего-то несколько встреч было у меня с И. Э. Южным - обычно летом он навещал одесскую свою родню, жил на улице Малиновского. Изумительный старик с юным весёлым взглядом и пышным серебряным чубом, он смотрел всегда прямо в глаза, говорил спокойно, вдумчиво и веско. Сохранившиеся в блокноте краткие, тезисные записи едва ли передают всё моё благоговение перед собеседником, который был для меня прежде всего живым носителем исторической правды о революции и гражданской войне. И просто, без надоевшего всем тогда липового пафоса, просто рассказывал. То же - его письма...

"Да, так сложилось, что мне довелось работать с этими людьми в одесском подполье 1918-1919 годов, при белых и интервентах - с Николаем, Сергеем, Еленой, Павлом (П. И. Онищенко - К. К.) и другими. На конспиративной встрече я принял дела у Северного. Николай поставил задачу - выяснить, что известно гетманцам о нашем подполье. Наша агентура имелась в управлении одесского коменданта, в ряде штабов и во флотской гидрографии. Да и сам Николай активно и остроумно участвовал в решении задачи: как купец 2-й гильдии Ласточкин, он запросил украинскую контрразведку о том, насколько надёжно положение и может ли он рисковать капиталом. Вскоре он получил, разумеется небесплатно, обширную закрытую информацию об относительной стабильности ситуации в городе, готовности ликвидировать остатки подполья и даже рекомендацию наиболее надёжного вложения денег".

Руководство подполья, впрочем, не страдало излишней доверчивостью к подобным источником. Тем более, вскоре гетманскую варту сменила петлюровская. А горизонт, как сказано, затмили дымы судов, в виду которых магическое слово "десант" зашелестело от Пересыпи до Дерибасовской и Ришельевской. На мои почтовые расспросы о разведработе этого периода И. Э. Южный-Горенюк сообщал письмом от 30 октября 1974 года:

"Имейте в виду, что в разных документах одни и те же люди и звенья нашего подполья по сей день называются по- разному. Николай, скажем, числится то секретарём подпольного обкома, то председателем. Иногда документы и воспоминания наделяют этими званиями Яна Гамарника. Вы встретите, вероятно, и "Коллегию иностранной пропаганды", и "Иностранную коллегию", "Иностранный отдел военной организации облревкома" и др. Стандартизации мы тогда не придавали особого значения. Потому что много действовали практически, опыт обретали попутно и постоянно рисковали. Подполье принимало дерзкие решения - о работе среди офицеров Добрармии. Эта наша работа менее известна сегодня, чем пропаганда среди иностранных военнослужащих. А она была много сложнее и опаснее..."

Ветеран большевистской разведки впервые поведал мне тогда об очень своеобразных направлениях его деятельности по разложению морального духа во вражеском стане. Априорно-исключительная моральность какой бы то ни было борьбы под большевистским знаменем принуждала десятки лет советских историков опускать некоторые... ну, скажем так, экзотические моменты. На деле (война есть война) все средства шли в ход. Среди служащих и офицерства всемерно провоцировались повально-поголовное пьянство, взяточничество, вообще коррупция, хищение военного имущества.

А. И. Деникин: "Не только в народе, но и в обществе находили лёгкий сбыт расхищаемые запасы обмундирования новороссийской базы и армейских складов. Спекуляция у нас достигла размеров необычайных, захватывая в свой порочный круг людей самых разнообразных кругов, партий и профессий: кооператора, социал-демократа, офицера, даму общества, художника и лидера политической организации... Я провёл... "Временный закон об уголовной ответственности за спекуляцию", каравший виновных смертной казнью и конфискацией имущества. Бесполезно: попадалась лишь мелкая сошка, на которую не стоило опускать карающий меч правосудия". Ну как тут удержаться от междометий! Девяносто лет назад - а как свежо!

Антон Иванович до конца дней сохранил убеждённость: всё дело тогда, в девятнадцатом, вытекало из объективной обстановки, порождавшей такую порочность. Он акцентировал внимание на оригинальности ситуации, сложившейся в результате первой мировой, - грубость и алчность союзников, на радостях победы набросившихся на поверженную Германию и не умевших трезво-разумно договориться в отношении дальнейшего. Генерал упрекал англичан и французов в неуместной торговле (кто и как из них должен поддерживать Белый Орден), в капризах требований наступления на фронтах, когда они не созрели; в поставке русским армиям тухлой солонины и плохих сапог, оставшихся от мировой войны. Наконец, в срыве снабжения оружием, боеприпасами и ГСМ в момент блестящего наступления на Москву. Он ясно видел разлагающий момент такой обстановки. Но ему и в голову не приходил момент субъективный: целенаправленные и, как видим, эффективные действия революционного подполья по разложению войск неприятеля. Вопрос о нравственности такой работы не рассматривался. Ведь и само название плана мероприятий подчёркивало: "по разложению...". Поди попробуй, разлагай исключительно моральными средствами. Само собой, подполье подбиралось и к вражеской контрразведке. Эти операции планировались и проводились не только с невероятной дерзостью и отвагой, но и с чисто одесским юмором.

В результате локомоций Южного и его людей генерал Деникин уже просто стонал: "В одесской контрразведке подвизался в тёмных делах какой-то чин, именовавшийся моим родственником и приобретший, таким образом, служебный иммунитет. Такую же роль играла на черноморских курортах какая-то дама, назвавшаяся моей сестрой. Во время переезда по Азовскому морю одна неизвестная мне особа, предполагая скорое разрешение от бремени, принудила капитана большого пассажирского парохода изменить маршрут, назвавшись моей племянницей..."

12. Герои смертны...

Агенты Южного выявляли и наиболее трезвых военных, которые понимали бесперспективность борьбы и готовы были оставить белый лагерь. Подпольщики им вручали документы, гарантирующие амнистию за поступки, объективно связанные с гражданской войной. И право вступать в РККА. В благодарность эти "орлы" и "львы" сообщали разведке подполья данные военного и политического плана, выражали готовность при взятии Одесским советом власти выступить со своими подчинёнными на его стороне.

И. Э. Южный-Горенюк: "Товарищ Николай лично курировал это направление и активно участвовал в нём. Хоть это и противоречило законам конспирации. Но его отвага и дерзость, а также своеобразие обстановки и времени требовали нестандартных решений. Например, в роли особоуполномоченного правительства Советской Украины он встречался со штабными офицерами белых. Он говорил мне о том, что моя разведка должна вести, в основном, наружное наблюдение, а он проникает в самое сердце врага, получает данные из первоисточника". Люди Южного, впрочем, имелись и в некоторых узловых подразделениях неприятеля. Весьма эффективной в девятнадцатом была группа флотских радиотелеграфистов, обслуживающих мощную станцию приёма- передачи на вспомогательном судне "Граф Платов". Аналогичная группа была внедрена на телеграф узловой станции Одесса-Главная, причём, подполье располагало таблицей кодов, что давало возможность быстрой расшифровки.

Зимой 1919 подпольем был завербован ответственный сотрудник штаба Одесского гарнизона. И обком, таким чином, располагал сведениями по личному составу, по генеральскому, офицерскому, унтер-офицерскому и рядовому составу, а также по статским чинам, сохранявшимся на белой территории по образу и подобию царской России, по кадровым назначениям и перемещениям. Работа мастерская, высоко ценимая Москвой. И рискованная до предела. И за ним.

И. Э. Южный-Горенюк: "Вспоминаю одно из таких донесений девятнадцатого года, которое однажды утром я передал Николаю. Оно впоследствии было опубликовано в книге воспоминаний Антонова-Овсеенко "Записки о гражданской войне" с пометкой "Одесса. 1919 год". Ласточкин был очень доволен. В прекрасном настроении. Он утвердил материал, и мой помощник Сеня тут же перепечатал его на пишущей машинке. В то утро я отчитался перед обкомом о расходовании партийных средств. Отчёт был принят. Мне была передана крупная сумма на дальнейшие расходы нашей разведки. Запомнилось мне это ещё и тем, что Николай собирался на встречу с группой деникинских офицеров, которых я знал и которым не доверял. Трезвыми я и мои агенты их не видели, полученные у них сведения не представляли особой ценности. Он мне ответил, мол, сегодня обязан выступить перед ними как председатель Одесского совета рабочих депутатов. Сегодня они передадут нам список офицеров и служащих, готовых перейти на сторону совета. Никому, кроме меня, они не поверят. Всё понимаю, но надо рисковать.

Более того, Николай категорически запретил мне посылать к месту встречи агентов для его охраны. Он хотел исключить какие бы то ни было подозрения со стороны распропагандированного офицерства. Их участие в восстании сэкономило бы много сил, времени и крови..." И больше, пишет Иосиф Эммануилович, я его не видел.

Встреча была назначена в одном из одесских кафе. Николай был там схвачен деникинскими контрразведчиками. На какое-то время он как бы исчез. Его не было ни в тюрьме, ни в контрразведке Одесского района обороны, ни в арестном доме гарнизона. Вскоре разведчики Южного выяснили: власти опасались попыток вооруженного подполья отбить Николая и потому держали его на старой барже номер четыре, зашвартованной на внутреннем рейде.

"Николай пытался связаться с нами через конвойных, рядовых солдат, которым первое время давал записки. Но его перехитрил офицер контрразведки, игравший роль одного из конвойных. И все эти записки проходили через руки следователя, который вёл дело Николая.

В апреле 1982 года мне удалось получить ответ за номером 164 и подписью заведующего областным партархивом В. Удалова. Это была выписка из воспоминаний П. Онищенко: "При разборе материалов архива контрразведки выяснилось, что протокол допроса Николая (Ласточкина - К. К.) состоял из сорока двух слов. Выяснилось, что все записки и посылки, посылаемые Николаю через караул, сперва попадали в контрразведку, следователь получал записки и ответы, а потом приступал к допросу. В архиве найдено заключение следователя, допрашивавшего Николая, в котором говорится, что, несмотря на все пытки, применённые к Николаю, всё же никаких других результатов, желательных контрразведке, от допросов Николая добиться не удалось. На допросах он показывал, что он портной и никакого отношения к коммунистической партии не имеет". Ему тогда было тридцать четыре года...

30 января 1985 года оставшиеся в живых участники событий пригласили меня в Москву, где отмечали 100-летие Ивана Фёдоровича Ласточкина. Я привёз им туристский план- карту Одессы, где одна из центральных улиц и спуск были обозначены именем героя. В комментарии говорилось о том, что сам он жил и работал в Одессе на улице Ланжероновской, в доме номер шесть, в честь чего благодарные одесситы и переименовали улицу. Как выяснилось, ненадолго. Улица и спуск нынче - снова Ланжероновские. И хотя многие одесситы всё ещё называют их по-советски - Ласточкина, мои расспросы прохожих о нём выявили полнейшее забвение городом этого героя.

Потому несколько слов о нём. Иван Фёдорович Смирнов- Ласточкин. И не Смирнов, и не Ласточкин. Обе фамилии выдуманы, но в разное время и для разных целей. Сирота- подкидыш, он был записан в регистрационный гроссбух по фамилии благодетеля сиротского приюта, мецената, московского барина и раскапиталиста. А документы на имя купца Ласточкина сработали фальшивомонетчики на Молдаванке по заказу большевистского подполья. Вроде бы Лев Славин говорил, что своего Воронова в пьесе "Интервенция" срисовал буквально с нашего героя. Может быть, и так. Но в кинофильме роль руководителя подполья досталась Владимиру Высоцкому, совершенно не похожему на него ни внешне, никак. Впрочем, у искусства свои способы портретирования. Тут давно уже узаконен приоритет выразительности над достоверностью. То же и в пропаганде...

Одесский контрразведчик Орлов-Орлинский переиграл товарища Николая. И сделал это с особой элегантностью: зная, что Иван Фёдорович на встречу с офицерами пойдёт лично, сам же лично его и арестовал. Что было, конечно же, небезопасно, поскольку руководитель подполья имел охрану из серьёзных боевиков. Да и сам Ваня-Маленький был не подарок. Вполне понимая, что вооруженное подполье не смирится с ситуацией, Орлов-Орлинский отправил арестованного под усиленным конвоем на старую баржу, стоящую на одесском рейде. Зловещее это судно уже давно было превращено контрразведкой в секретную плавучую тюрьму и место расстрелов. Впрочем, и опять-таки, для Алексея Толстого никакого тут секрета не было: в своём "Ибикусе" он подробно описал сцену расстрела арестованного подпольщика, для чего последнего на моторной лодке вывезли на рейд, на старинную баржу.

Согласно различным сведениям, в том числе и приведенной мною выписке из архивного протокола, Иван Фёдорович держался твёрдо и мужественно, до конца не признавал свою принадлежность к подполью. Нервишки у контрразведчиков к этому времени уже расшатались: Ласточкина жутчайшим образом истязали, в одной из записок он сообщал - не может стоять, лопнула кожа на стопах. Сам Орлов, конечно, в этом участия не принимал. Но знал о них. И не вмешивался. Смирнова-Ласточкина казнили. Официально - расстреляли в одесских Крестах. Ходили слухи, что его и нескольких ранее арестованных затопили на рейде вместе с баржей. Документы, которыми располагает автор (главным образом - воспоминания современников), свидетельствуют о том, что Иван Фёдорович был сброшен с борта баржи. Связанный, с привязанным к ногам тяжелым колосником. Весной 1919 года, с приходом Красной Армии в Одессу, водолазы извлекли со дна его тело. Рабочая Одесса выразила глубочайшую скорбь, на пять минут остановив транспорт и все работы в городе: гроб с телом героя проводили до самого вокзала, откуда специальный поезд отправился в Киев, где и были захоронены останки в братской могиле Мариинского парка.

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья