Номер 10 (755), 18.03.2005

Игорь ПОТОЦКИЙ

ПОЧТИ ЮМОРИСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ

(Окончание. Начало в № 9.)

Тут и было решено на семейном совете сделать маленькую передышку и напечатать объявление в газете. Про передышку первым взмолился Юзик Самойлович, а о газете первой придумала Полина Львовна, твердо стоящая на земле и никогда не витающая в облаках. Недаром же она всегда и везде обязана была оставаться победительницей. Поэтому она быстренько перешла из обороны к нападению, и заставила сына набросать при ней текст объявления, чтобы утром отнести в газету.

И начался новый кошмар. Даже было непонятно, как у женщин (в таком количестве) возникает желание писать, потому что довольно часто приходили заказные письма с тремя-семью листами, криками души, множеством подробностей, фотографиями красавиц, к которым раньше невозможно было подступиться. Полина Львовна стала засыпать и просыпаться с головной болью. Да и сам Юзик Самойлович вот-вот мог сорваться; он никак не думал, что в наше время на него, сорокалетнего и неприметного, клюнет такое количество женщин. Ну, одна-две, что понятно, но их было неизмеримо больше, и они нарастали, как айсберг перед хрупким суденышком. Кто-то из мудрых соседок даже посоветовал Полине Львовне открыть брачное агентство, но она гордо отказалась: нельзя же было зарабатывать деньги на чужом горе.

Юзик Самойлович хотел уже дать объявление в газету, что у такого-то абонента все в полном ажуре, мол, ему улыбнулась фортуна и теперь его не следует тревожить, но именно в этот момент он получил совсем коротенькое письмецо:

"Здравствуйте! А я, представьте себе, умудрилась вас увидеть. И вы, честное благородное, мне понравились и мне даже показалось, что у вас гордый римский профиль, а мне всегда нравились древнеримские легионеры... Я малость волнуюсь по причине, что никогда не писала писем, но вот мой телефон (тут следовал номер телефона), и вы можете мне позвонить, а зовут меня Клавдия Петровна, но к древнеримскому императору Клавдию, тот еще типчик был, никакого отношения не имею. Звоните! К.П."

Юзик Самойлович знал, что это коротенькое послание следует проанализировать и вообще в таких случаях не следует пороть горячку. Хорошо еще, что письмо пришло в субботу и не попало в руки Полины Львовны, которая не любила загадки, а предпочитала во всем ясность. К тому же она бы наверняка не поверила, что эта самая Клавдия Петровна могла где-то, хоть мельком, видеть ее сына. Все это, как сказала Полина Львовна, напоминает наживку, но они с сыном отнюдь не безмозглые рыбы, и не попадутся они на эту наживку, пусть ищет других скоморохов (в устах Полины Львовны слово "скоморох" было ругательством), а они с Юзиком Самойловичем трезвые люди, хоть и одесситы, но и одесситы бывают рассудительными людьми, и не каждый из одесситов бросается в авантюры.

Полина Львовна в это время была на рынке и ничего не знала о письме Клавдии Петровны, а Юзику Самойловичу следовало звонить, как можно быстрее, но он уже давно – целую вечность – не звонил даже своим знакомым женщинам, и поэтому телефон не притягивал его, а отталкивал, но следовало принять решение, ведь недостойно взрослому сорокалетнему мужчине с высшим образованием играть труса перед этой дамой-мадамой, которая только и могла что заинтриговать, а теперь, как казалось Ликфиндеру, она не согласится на свидание, и голос у нее будет противный и скрипучий, так что ему не захочится назначать свидание, тем более ждать кого-то под липой. Тут ему припомнился стишок, который он лет двадцать назад прочитал в "Литературке", но почему-то запомнил: "Я ждал тебя под липой на скамье. Ждал и мечтал о браке и семье, но не придя под липой на скамью, ты, не создав, разрушила семью". Это коварное и негромкое четверостишие, как и положено стихам, толкнуло Юзика Самойловича к телефону, и он набрал номер, надеясь, что Клавдии Петровны нет дома или трубку возьмет мужчина и скажет, что Клавдия Петровна в ванной и что его жена, Клавдия Петровна, ванну принимает долго. Но когда Юзик Самойлович начал представлять эту самую ванну, в трубке раздался молодой мелодичный голос:

— Алло! Я слушаю...

Юзик Самойлович от испуга чуть не выронил телефонную трубку, но смог пересилить себя и торопливо заговорил:

— Понимаете, Клавдия Петровна, я получил от вас письмецо и решил не откладывать в долгий ящик свой звонок к вам... – Трубка в правой руке подрагивала мелкой дрожью, но голос Ликфиндера звучал довольно убедительно и почти не фальшиво. – Я тут хотел бы... – Юзик Самойлович не знал, как дальше продолжить свою речь, потому что на экономических факультетах риторику не изучают.

Он уже подумал, что следует с этим делом скорее кончать, потому что, вполне возможно, его могли просто разыграть, что с ним случалось в юности часто, но Клавдия Петровна, умница, словно читала его мысли.

— Я виновата, – сказала она, – что отправила вам эти несуразные строчки, но у меня, простите великодушно, было такое настроение, которое никому не пожелаешь, а тут мне попалось ваше честное объявление, и я решила совершить аналогичный поступок.

— Правильно сделали, – с готовностью поддержал решение своей собеседницы Юзик Самойлович. – Я именно рассчитывал, что мне встретиться женщина, не умеющая мыслить одними формулами и готовая идти против них. – Тут он для солидности сделал паузу и почувствовал, что телефонная трубка в его руке больше не дрожит, но из нее готов пойти сигаретный дым – ему вдруг показалось, что трубка стала одной из трубок Ильи Эренбурга, которого он очень любил, но коллекции которого никогда не видел, а просто читал про Хуренито (или как там его звали?)

— Вы меня не разыгрываете? – В голосе Клавдии Петровны появилась маленькая самоуничижительная нотка. Ликфиндеру показалось, что телефонная трубка перестала выпускать кольца дыма и стала рыдать баяном, потому что в юности он играл на баяне, но потом забросил музицирование, решив стать банковским служащим. А играть на баяне и ходить одновременно в банк на работу – нонсенс.

— Я вот с отчаянья вам свой домашний телефон доверила, а я такого никогда прежде не делала, можете мне поверить...

— Верю, – выдохнул Юзик Самойлович, – и благодарен. – Он мог бы и дальше говорить о своей благодарности, но совсем скоро должна была вернуться Полина Львовна, при ней разговаривать стало бы невозможно и следовало торопиться. – Мы ведь сможем встретиться завтра, если у вас, Клавдия Петровна, ничего не запланировано, а я буду в синем плаще и... – Тут Ликфиндер дал свое описание и как он будет одет, забыв, что Клавдия Петровна написала, что она его видела и имеет о нем представление (это в письме подразумевалось). Все хорошо, но он забыл спросить, в чем будет одета Клавдия Петровна и каким образом ее можно будет определить при входе на морвокзал, где они договорились встретиться на следующее утро, а потом он своим неведеньем мучился и на все вопросы Полины Львовны, когда она вернулась с рынка, отвечал невпопад и думал, что слишком короткой получилась беседа с умной и наверняка красивой женщиной, можно было бы еще с ней поговорить. Он мог бы набрать номер, но никак не решался этого сделать, словно телефонная трубка налилась свинцом и ее приподнять было в раздерганном состоянии невозможно. С письмом Клавдии Петровны пришло еще несколько писем, но Ликфиндер их выбросил, не раскрывая, словно ему безразлично стало, что в них написано. Это вполне объяснимо: он чувствовал, что Клавдия Петровна сможет внести в его жизнь новые краски и не хотел ей уже изменять. А я, наивный и глупый автор, пришедший к нему под вечер долгоиграющего субботнего дня, сказал, что он – молодец, так себя с женщинами держать и следует, и наговорил ему массу чепухи, что самые красивые женщины – те, кого мы любим сначала издали, а потом вблизи. Мне не хотелось цитировать классиков, а своих мыслей у меня по этому поводу не было, и мне нравилось, что проницательная Полина Львовна никак не может догадаться о причине возбуждения сына. Но она сделала вид, что ей и так все понятно и стала демонстративно смотреть телевизор (с выражение лица Не Мое Дело), где показывали балет с Антониной Орешниковой, но Ликфиндер его не смотрел, а вел со мной дискуссию о том, следует ли мужчинам носить галстуки или не следует, при этом я был уверен, что Юзик Самойлович придет на свидание при галстуке. Так тому и быть! Только в одном я не мог признаться Ликфиндеру – а именно в том, что письмо Клавдии Петровны написал я. Она меня уговорила. После моего рассказа о Юзике Самойловиче. Клавдия Петровна мне нравилась, а вкусы наши на женщин с Ликфиндером иногда сходились. К тому же я был самым хитрым автором в Одессе. Именно в ту неделю, которая для меня слишком быстро окончилась, а для моего героя имела продолжение.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья