Номер 43 (736), 29.10.2004

Игорь ПОТОЦКИЙ

Повесть

(Продолжение. Начало в №№ 29-34, 36-38, 40-42.)

13

Селин Маларже и виконтесса Клодин, зазвавшая первую в гости, ели гуся из Бретани и вели беседу исключительно о Путнике, к которому, как выяснилось, были неравнодушны. Он их интриговал, о чем они и говорили, но Селин изредка вставляла одну-две фразы, а виконтесса была увлечена своим монологом, где величала Путника кочующим героем Кнута Гамсуна, прочитанного ею в юности. Она цитировала из "Голода": "Но я боялся ей наскучить, вновь почувствовал, что я – лишь жалкий нищий, и это чувство раздавило меня. Будь на мне приличное платье, я мог бы предложить ей приятную прогулку в Тиволи!" Потом она долго рассуждала о нервной прозе великого норвежского писателя, но основным был Путник, легко растворяющийся в этой прозе, как будто запросивший свое убежище именно среди валунов ее абзацев, подхваченных волной вдохновения. А Селин думала, плохо воспринимая странный монолог своей старшей подруги, что и в отрепанном костюме Путник выглядит величественно, но сразу видно, что его съедает лихорадка движения, а душа его заросла впечатлениями, как сад зеленью, а еще в ней есть прекрасный островок детской доверчивости, который не трогают обиды и волнения.

Виконтесса Клодин спрашивала: "Кем ты представляешь Путника?", а Селин говорила: "Каменщиком, плотником, фонарщиком, архитектором", но она не могла доходчиво объяснить, что человек, заинтриговавший их, таскает на себе декорации прошлых дней, а ведь никто, по крайней мере в Париже, давно этого не делает. Виконтесса не соглашалась только, что Пуьника можно назвать фонарщиком, потому что, по ее мнению, у него было лицо не похожее на газовый фонарь, но это она утверждала, уже изрядно охмелев от выпитой водки, кстати говоря, подаренной ей Путником. Она размышляла вслух: "Он не похож и на парижского клошара, ведь его влечет дорога, а Париж – всего лишь временное пристанище". – "Да-да, – поддержала ее Селин, – в этом я согласна".

Веселье было в разгаре, когда пришел к ним Путник с запавшим лицом, потому что он бродил по Парижу, а потом возле Центра Помпиду познакомился с клоуном Жаком Вентурой, поведавшем ему о своем несчастье. Представьте себе, торопливо говорил Путник своим собеседницам, что причиной отчаянья мсье Вентуры стала любовь к гитаре, да такая сильная, что он не может ее видеть, ведь при ней он дрожит, как при нагой, прекрасной женщине, готовой отдаться в его полное распоряжение. Женщины и отдаются, а гитара в его руках плачет навзрыд, желая быстрее вырваться, да и сам Жак плачет, а народ возле Центра Помпиду скалится, не ведая, что присутствует не просто на спектакле-импровизации, а на реальной казни его души. Но тут мне надоедает играть роль Путника, и я сажусь за стол в своем обличье. Селин первой замечает перемену и восклицает: "Неужели ты стал собою?", а я, втайне радуясь, защищаюсь, проговорив, что даю я себе быть вне моей основной роли всего лишь час.

Виконтесса молчит, словно ей до нас с Селин нет никакого дела, а Селин со мной перемигивается, озорно хлопает своими ресницами, боясь, что я внезапно назову имя Баськи, покинувшей меня ради приключения на Багамских островах со старым своим приятелем, имя которого никто из моих парижских друзей мне не называет. Надин Мирошникоф сказала, что он – романтик, при этом дала мне понять, что на меня этот господин совсем не похож, но я должен сохранять спокойствие, ведь молоденькие девушки срочно выезжают из Парижа только затем, что хотят в него скорее вернуться.

"Она просто меня жалеет, – подумал я тогда, – пытаясь уверить, что я должен относиться к отъезду Баськи, как к шутке с ее стороны. Что ж, попытаюсь так и сделать".

Я не произношу имя Баськи, но говорю довольно зло, что мне хочется отдать Багамские острова ливням, а виконтесса Клодин начинает танцевать, изображая из себя этот самый ливень, нарастающий с каждой минутой. Селин смотрит на меня погрустневшими глазами, а я говорю: "Со мной все в порядке", но при этом залпом выпиваю бокал водки, но ощущаю внутри себя не тепло, а холод, словно я попал на айсберг. Потом я закрываю глаза, ко мне приходит блаженное спокойствие, а Селин, я это чувствую, подсаживается ко мне ближе и начинает мне нашептывать стихи Ронсара, а голос ее летит вдоль Сены, словно прогулочный катерок, а потом он теряется где-то на другом конце Парижа.

(Продолжение следует.)

Одесса, 2003 г.

Рисунок Николая Дронникова (Париж).

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья