Номер 46 (1143), 7.12.2012

Мы продолжаем публикацию материалов, посвящённых 90-летию старейшей на просторах СНГ одесской молодёжной газеты. Начало см. в № № 15-24, 26-45.

(Окончание. Начало в № 44, 45.)

* * *

"... Работал Жбанков превосходно. Сколько бы ни выпил. Хотя аппаратура у него была самая примитивная. Фотокорам раздали японские камеры стоимостью чуть ли не в пять тысяч. Жбанкову японской камеры не досталось. "Все равно пропьет", - заявил редактор. Жбанков фотографировал аппаратом "Смена" за девять рублей. Носил его в кармане, футляр был потерян. Проявитель использовал неделями. В нем плавали окурки. Фотографии же выходили четкие, непринужденные, по-газетному контрастные. Видно, было у него какое-то особое дарование..."

Это цитата из книги Сергея Довлатова "Компромисс". Это практически точный портрет (за исключением окурков, так как Боря не курил, да и камер японских в Одессе не выдавали) нашего фотокора Бориса Кузьминского.

Никого, наверное, в редакции так не любили, как Борю - Кузю, Кузьму. Даже редакторы и ответственные секретари, которых он время от времени подводил. Возвращается, бывало, из командировки "пустой", виновато улыбается: "Пленка засветилась". Ну что с ним сделаешь? Японских камер, повторяю, в "Искре" не выдавали, но какой-то навороченный отечественный аппарат он как-то получил. Спустя несколько месяцев после посещения боевого корабля является с тещиной "Сменой". "Куда же делся редакционный?" - спрашиваю. - "Утонул, у меня и справка есть". Оказалось, командиру очень понравилась Борина аппаратура, и он уговорил его продать ее ему. Ну а справку, заверенную судовой печатью, соорудить труда не составило. Дело, как говорится, было шито белыми нитками, но Боре прощали все.

Бывало, придешь на работу рано утром: "трубы" горят, в животе урчит, а столовая еще не открыта. Вдруг открывается дверь и появляется улыбающаяся физиономия со словами: "Два литра пива принес". - "Так наливай, где же оно?" - "Уже здесь", - говорит Боря, похлопывая себя по животу. Подкармливал частенько всю редакцию, готовил изумительно.

Однажды угостил нас с Валерой Хаитом очень приличным сухим вином. Потом мы не раз наведывались в указанный им магазин за выпивкой. Валерий неожиданно встревожился: "Сколько нашего вина осталось?" Продавщица успокоила: много еще, так как только вы эту кислятину берете. Хаит не успокоился - спустился в подвал, чтобы лично убедиться в правдивости ее слов. Так в течение нескольких месяцев мы втроем уничтожили весь магазинный запас.

* * *

У Довлатова с "Комсомольской искрой", о которой он, естественно, понятия не имел, вообще какой-то мистический роман приключился. О сходстве Жбанкова и Кузьминского я уже говорил. Но это еще не все!

Бориса Нечерду направили в Эстонию написать очерк о знаменитой доярке Лейде Пепс. Вернулся Боря благодушный, но изрядно усталый, навалял целый разворот, а когда рассказывал о поездке, время от времени вздыхал: "О, Лейда!" - "У меня такое подозрение, - заметил проницательный Миша Малеев, - что он эту Лейду в глаза не видел, и все время провел в таллиннских кабаках". Как бы то ни было, материал вышел отменный, газету хвалили.

А спустя годы читаю довлатовский рассказ о том, как герой едет на ферму к знаменитой доярке Линде Пейпс писать за нее письмо в Центральный комитет партии. Это ж надо! Прочитав рассказ, я подумал, что, наверное, Миша тогда был прав.

* * *

Еще об одном письме. Валерий Мигицко уговорил Гоцуленко отправить его в командировку в Москву, откуда он обещал привезти письмо первых комсомольцев, обращенное к очередному съезду ВЛКСМ. Письмо он привез. Прочитав, Гоцуленко швырнул опус автору обратно. "Мы где выходим, - еле сдерживая себя, возмущался редактор, - в Одессе или в Тель-Авиве? Одни еврейские фамилии!" - "Я же не виноват, что все они евреи, - оправдывался Валера, - и вообще, откуда в тебе этот антисемитизм?" - "Вот когда ты станешь редактором партийной или комсомольской газеты, - парировал Владимир Николаевич, - тогда узнаешь, откуда".

История имела продолжение. Накануне съезда в "Комсомольской правде", представьте себе, появилось такое письмо. Только подписи стояли "нормальные". "Что-то я не вижу фамилий твоих еврейских ветеранов, - иронизировал Гоцуленко, - отсутствуют". - "Как это отсутствуют, - возражал Мигицко, тыча пальцем в конец текста, - а это что?" Там после перечисления ряда фамилий стояло "и др.".

* * *

Забавным экземпляром оказался сменивший Гоцуленко на посту редактора Виктор Сильченко. Если главным достоинством Мазура было обаяние, Гоцуленко - деловитость, то Сильченко выбрал амплуа "своего парня". Описывать иные из его приключений по причине старомодного воспитания публично не могу. Расскажу лишь об одном безобидном случае.

После завершения рабочего дня (часов в десять вечера) решили поиграть на работе в преферанс. Заперлись в отделе писем, который я возглавлял, Алик Рыбак, Дима Романов из "Вечерки" и еще кто-то, кажется Божко. Заигрались, и вдруг около часа ночи - стук в дверь. Времена стояли идеологически целомудренные. Кто знает, как отреагирует высокое начальство на азартные игры в храме коммунистической печати? Быстро убрали карты, открыли дверь - на пороге Сильченко. Проезжал мимо, увидел в окошке свет и решил заглянуть. Возможно, надеялся попасть на гулянку, но в том-то и дело, что выпивки у нас не было. Представьте его недоумение: четверо мужиков сидят за чистым столом, а алкоголем и не пахнет. Первым нашелся Романов. "Витя, не мешай, - сказал он, - мы сценарий пишем, уходи, ради бога". Вряд ли редактор нам поверил, но делать нечего - покрутился еще немного для вида и ушел.

* * *

Лихие у нас работали ребята.

Миша Малеев, спасаясь от жары, запирался в кабинете, раздевался до трусов и в таком виде создавал свои бессмертные произведения.

Сережа Мерзянин, загуляв, оставался ночевать в кабинете, подстелив на пол вместо матраса подшивки. Если же не появлялся дома несколько дней, то в качестве оправдания приносил бланк командировки со всеми печатями, а затем просил кого-нибудь подписать заметку его фамилией - для лишней доказательности.

Саша Федоров, дежуря по номеру, мог поднять тревогу из-за украинского слова "погруддя" - прилично ли?

Дитя города Валера Барский, брошенный в сельский отдел, живописал рекордные достижения по сбору "гички з гектара" (гичка, кто не в курсе, по-украински - ботва). Однажды они с Мигицко во время разгара борьбы с пьянством выпивали в скверике напротив издательства, взобравшись на дерево. Никто ничего не заметил.

Наташа Воротняк коллекционировала курьезы. Например, в здании с противоположной стороны площади рабочие меняли старую вывеску на крыше. Сначала собрали слово "Дом", а в слове "мебели" буквы стали монтировать с конца. Добравшись до Е, ушли обедать. Наташа всех об этом оповестила, а Боря Кузьминский запечатлел надпись на фото.

Оля Тихая и Ким Каневский писали стихи. Валерий Мигицко - прозу. Валера Хаит с друзьями отделывал пьесу. Вера Семенченко и Люда Авраменко - неутомимые певуньи. Владимира Гоцуленко и Богдана Сушинского выношу за скобки - они в то время уже были профессиональными литераторами, членами Союза писателей.

Но самым одаренным и оригинальным, на мой взгляд, был (и есть, слава Богу) Игорь Божко. Художник, поэт, прозаик, драматург, сценарист, актер, музыкант, композитор, гитарный мастер... Когда ему советовали сосредоточиться на чем-то одном, он сначала отшучивался, а потом, если не отставали, посылал куда подальше: "Оставьте меня в покое, делаю то, что хочу".

Мы оба жили в общежитии на улице Ромашковой. Этот дом, безусловно, имеет право на отдельный исторический труд. Ведь начиная с середины 60-х годов в нем проживало несколько поколений одесских журналистов. В моей девятиметровой комнатушке без отопительных приборов в свое время, к примеру, квартировал Юрий Михайлик.

В распоряжении Божко было тоже девять метров, но он умудрился на огороде собственными руками построить из дерева так называемую "будку" и проживал в ней с ранней весны до поздней осени. Бывало, что перед днем зарплаты у нас не оставалось денег на еду (зарабатывали мы достаточно, но и тратили, не задумываясь). Тогда мы с ним складывали собранные по карманам копейки и покупали буханку белого хлеба и килограмм халвы, в то время ее глыбы, облепленные пчелами, обреченно громоздились на прилавках уличных киосков. Чаем (в крайнем случае, кипятком) всегда можно было разжиться у девушек. Получалось дешево и сердито.

В гости частенько приходили коллеги: устраивали вечера джаза, латиноамериканской литературы - тогда как раз входили в моду Маркес, Кортасар, Борхес.

Да, чтоб не забыть: при этом делали газету, считавшуюся одной из лучших в Украине.

* * *

Конечно, люди сходились и расходились, создавались дружеские компании, распадались. Некоторое время, к примеру, просуществовала БЕСОВКА - по инициалам: Борис, Елена, Сергей, Ольга, Виктор, Ким, Анатолий. Встречались, спорили, пели, шутили, выпивали, даже несколько номеров рукописного журнала выпустили для внутреннего пользования - в общем, поддерживали дух студийности. Ким Каневский, который был старше и мудрее нас (ему, кстати, обязана своим рождением вышеприведенная аббревиатура), как-то с некоторой грустью произнес: "Пройдет немного времени, и наше содружество распадется". Так оно, в конце концов, и произошло. Канула в Лету и "Комсомольская искра". Но хорошо, что она была в нашей жизни.

Анатолий МАЗУРЕНКО.

На фото Михаила РЫБАКА:

- Борис Кузьминский ищет удачный кадр.

- В последние дни "Комсомольской искры" (декабрь 1990 г.) на редакционном застолье Аркадий Рыбак и Валерий Мигицко.

- Алена Войтенко, Ольга Тихая, Елена Калугина, Виктор Попов и Ким Каневский (октябрь 1978 г.).

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья