Номер 46 (739), 19.11.2004

Игорь ПОТОЦКИЙ

Повесть

(Продолжение. Начало в №№ 29-34, 36-38, 40-45.)

16

Трудно слыть Путником в своем родном городе, где у тебя во множественном числе сторонников и противников, но тебе кажется, что никакого касательства на самом деле к их жизням ты не имеешь. Путник всегда нащупывает дорогу и не боится приключений, но какие приключения могут произойти в обыденной, строго размеренной, жизни, где все заранее спланировано, как у важного чиновника, а все отличие только в том, что у него есть секретарь и помощник, а у тебя только собака Бяка, но ее ты любишь. Ты идешь с собакой Бякой, привыкшей на всех лаять, словно у нее в голове включено некое устройство на вечный лай, но потом ты кричишь на собаку: "Замолчи!", а она поджимает хвост и смотрит на тебя печальными глазами, где вопрос: почему ты мне запрещаешь играть?

В Одессе я начал ходить в костюме Путника, на моем лице довольно часто его маска и поэтому мое лицо излучает спокойствие, даже когда оно стоит мне неимоверных усилий. Я иду по одесским улицам, иду со сломанными крыльями, а март умирает, и я внезапно начинаю воспринимать безумный свет весеннего солнца. И мое каменное сердце заполняют его лучи, а я иду на солнце, словно на свет маяка-фонаря, внезапно становящегося факелом. И человек, несущий факел, издает условленный свист, разрешающий мне переменить свое скорбное настроение, а тут начинается музыка, где осыпаются каштаны, но перед этим летит тополиный пух – первопричина перемены моего настроения. И сквозь этот пух идет ко мне бабушка Циля, а когда она совсем близко от меня, то я слышу, как она шепчет мне слова ободрения. Ей даже нравятся мои превращения в Путника. Бабушка Циля только предупреждает: "Не сворачивай с прямого пути, хоть и достаток обойдет тебя, но он – не главное в жизни". А потом бабушка исчезает, а тополиный пух остается. И день стоит погожий. Он испещрен всякими таинственными иероглифами, но они незаметны глазам. Жаль, что свет этого дня скоро погаснет, а тополиный пух превратится в детский локон, да-да, в обыкновенный детский локон.

Когда мне грустно, мы с собакой прогуливаемся вдоль моря. Может быть, роли переменились: собака выгуливает меня, а не я ее. А мне сейчас положено на всех лаять, отгоняя от нее потенциальных врагов. Почему я не могу лаять? Почему во мне, словно угли в костре, погасли чувства, заставляющие меня прежде бежать круг за кругом, делать ошибки, исправлять их, а потом вновь допускать ошибки.

Ко мне на пляже подсаживается некий седенький и маленький человечек с иронической улыбкой. Речь его полна парадоксов, в ней нет ничего устоявшегося, она зависит от чужого мнения, но его аргументы напористы, да и я никогда не видел его растерянности. Что, в сущности, обозначает ироническая улыбка? Растерянность? Желание скрыться за ней? Пускает ли он ее вглубь себя или она – всего лишь внешнее проявление? Собака на него не лает, допуская в круг моих знакомых, но сморит недоверчиво. "Здорово, – говорит мне маленький человек с иронической улыбкой. – Ты, поди, снова прибыл из Парижа? Как там? – Он не ждет моих ответов. – У нас – болото, которое засасывает, но мы не сдаемся".

Путник начинает давиться беспричинным смехом, а маленький человек не на шутку разозлился. Глаза его грубо захватывают не только лицо Путника, но и море, которое шумит за его спиной. Маленький человек отворачивается, а собака начинает скулить, показывая свою радость. Ей не нравится этот мужчина, для которого новый день – всегда tabula rasa, а прошлый – многоточие, ничего больше. Собеседник Путника встает, бросает: "Вся наша жизнь – абстракция"; смотрит на собаку колючим взглядом и, не прощаясь, уходит, а ночь его поглощает.

Путнику вспоминается совсем юная девушка, похожая на Селин Маларже. Он с ней часто встречался в густеющих сумерках, и они подходили вплотную к неподвижному морю. Звали ее Анной; она стала для него мифом уже при первых их встречах. Он тогда был Тезеем, рожденным Данаей; рождение было внезапным. Никто не был виноват, кроме Данаи, в его появлении на свет. Был ли с его матерью человек в маске Зевса? Кто его знает? Почему он мыслил себя именно Тезеем? На этот вопрос он тогда не находил ответа. И Анну он не наградил именем одной из античных богинь по той причине, что она была слишком земной, а он рядом с нею чувствовал себя Тезеем со сломанными крыльями. Анна была необычным мифом, ведь в нем не было завязки и развязки, сюжет не складывался, ведь девушка постоянно уходила и возвращалась. Часто причины для возвращения были надуманными, но он ей всегда верил, никогда не раскладывал ее слова на уравнения.

(Продолжение следует.)

Одесса, 2003 г.

Рисунок Николая Дронникова (Париж).

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья