Номер 26 (1172), 19.07.2013

Мы продолжаем публикацию материалов, посвящённых 90- летию старейшей на просторах СНГ одесской молодёжной газеты "Комсомольська iскра".

18 января 1962 года приказом по редакции газеты "Комсомольское племя" меня зачислили на должность художника- ретушера. За последний семестр стационарного обучения мне еще предстояло написать дипломную работу и сдать три госэкзамена. Оперативно докладываю о трудоустройстве декану филфака Одесского госуниверситета имени Мечникова Ивану Михайловичу Дузю. "А ты еще и рисуешь?" - фразой из анекдота вопрошает он. "Нет, Иван Михайлович. В газете есть и должность художника. Оклад ретушера, самый скромный, дают новичкам". Дузь доволен: в газете уже трудится мой однокурсник Борис Деревянко, перешедший по семейным обстоятельствам на заочное отделение пару лет назад. Подсказывает: приносите справки из редакции, ведь скоро официальное распределение выпускников - получите "свободные" дипломы. И наставляет меня: находи время бывать на лекциях, ты остаешься на стационаре.

Изложенное выше - не более чем факт личной биографии. Но если припомнить, как обновлялся коллектив "Комсомольского племени" в начале 60-х годов минувшего века, то вполне определенно можно сказать, что это происходило в духе хрущевской оттепели. Борис Нечерда и Виталий Козловский обучались в институте инженеров морского транспорта, мы с Деревянко изучали украинскую филологию, Евгений Голубовский после политехнического института трудился на заводе, Людмила Гипфрих была библиотекарем, Феликс Кохрихт - по образованию медик... Каждый проходил свой путь внештатника: писал заметки, репортажи, участвовал в рейдовых бригадах (форма коллективной журналистики), проверял критические сигналы и жалобы читателей. До оформления на работу никто не заполнял анкету, не показывал диплома. И если ты через год-полтора-два "приходился ко двору", то в редакции не искали причин закрыть перед тобой дверь в журналистику.

Так расположились звезды, что по неведомому зову судьбы "рванул" в Одессу из центральной Украины, чуть ли не из районной газеты, Ерванд Григорянц. Посмотрел в "Комсомольском племени" на таблички и направился к ответственному секретарю. Попросил разрешения сесть на диван, снял затрапезную шапку, расстегнул мешковатое зимнее пальто, отдышался (у него одно легкое было оперировано). Разумеется, успел "сфотографировать" хозяина кабинета. Диалог длился минут пять: коса на камень... И тут гость приподнялся, повесил шапку на вешалку, уютнее сел в угол дивана и весело сказал: "А я-то думал, что в Одессе меня примут с распростертыми объятиями!"

Утверждают, что многоопытный Зиновий Могилевский просто "держал паузу". И снизил напряжение: "А где вы собираетесь жить?". У Ерванда ответ был продуман: "Ночь-вторую перекантуюсь на стульях в приемной, пока найду угол". "А на этот диван вы не согласны?" - с одесской интонацией продолжил "торговаться" Могилевский. И... сговорились.

Вскоре возрастное руководство "Комсомольского племени" перебралось в областные партийные газеты - настоящие капониры кондовой газетной пропаганды. Ведь комсомольские газеты и журналы повели разговор с читателями "о времени и о себе" осмысленно-доверительно, с привлекательной возрастной задиристостью и романтизмом. Определяясь с кандидатурой нового редактора, обком комсомола "поставил" на Григорянца.

Сам Ерванд Геворкович писал для газеты редко. Его коньком было генерирование идей, направлений творческого поиска и разработка тем публикаций. Перед командировкой, отправкой в трудовой коллектив, в школу или вуз, в комсомольскую организацию считал нужным пообщаться с журналистом, настраивая нас "смотреть в корень" проблемы, внимательно и точно фиксировать мысли и оценки людей дела, не пренебрегать мнениями оппонентов. При необходимости - мастерски правил готовые материалы, находил броские заголовки, устранял длинноты, невнятицу. Половину месячной нормы опубликованных строк сотрудника должны были составлять качественно обработанные и отредактированные письма читателей и статьи внештатных авторов. Это не только обеспечивало обратную связь, диалог с читателем, но и служило панацеей от рецидивов верхоглядства, эгоистического желания чаще видеть свою фамилию в газете. "Комсомольское племя" печаталось на двух языках (дублировалось). И Григорянц подвигал Деревянко, Оксану Полищук, Бориса Нечерду, меня (как носителей украинского языка) не забывать о предпочтениях украиноязычных подписчиков.

Конечно же, мы выпускали неидеальную газету. На еженедельных летучках дружно радовались (обсуждая три выпущенных номера) "гвоздевым" публикациям, тематически и жанрово сбалансированным сообщениям и репортажам, удачным заголовкам, даже текстовкам к фото. Но и творческий брак, неубедительность аргументации, шаблонность изложения получали адекватную оценку. Звучала критика непредвзятая, мобилизующая, невзирая на должности, прежние заслуги и достижения. Представьте себе: редактор опускает голову, обращается к жене по девичьей фамилии и сокрушенно итожит: "А твой материал серый... как брезентовый костюм пожарника!". Эффект коллективной вины в таких случаях вызывал усиление мотивации, самодисциплины - ради достижения удачи.

Вначале я работал в отделе информации и спорта. Моим шефом был Николай Петрович Калачев, почти вдвое старше меня, человек с необычной, можно сказать, трагической биографией. Прирожденный газетчик, он не демонстрировал репортерского пыла, приличествующего должности. Предпочитал собирать материал по телефону, к спортивной тематике относился с прохладцей. Благо я в университете занимался в трех секциях, часто бывал на спортивных соревнованиях. А Одесса тогда гремела на весь Союз достижениями футболистов, волейболистов (мужчин и женщин), легкоатлетов, боксеров, парусников, шахматистов.

Калачев толково, с обоюдной пользой налаживал мои контакты с нештатной автурой. Саша Гребнев, Дэвик Бакман, Алексей Иванов, Жора Новоселов свой путь в спортивную журналистику (с последующим сотрудничеством с "Советским спортом", "Спортивной газетой") начинали на Пушкинской, 17.

Мало-помалу Николай Петрович поделился со мной личным. Оказывается, он из семьи русских эмигрантов, осевших после революции 1917 года в Болгарии. После смерти Сталина советское руководство начало кампанию по возвращению диаспоры на историческую родину. Создавались инициативные группы, комитеты, при содействии советского посольства начала выходить газета для потенциальных возвращенцев. В индивидуальном порядке вопросы не решались, должна была оформиться критическая масса желающих получить гражданство СССР.

Калачевы - дворянский род, передававший из поколения к поколению приверженность к военной службе. Будто бы в Георгиевском зале Кремля в ряду многих других были отмечены фамилии Калачевых-генералов - за заслуги перед царским троном. (Никогда не был в этом зале, но по телевизору, помнится, мелькали настенные столбцы фамилий). Отец Николая был единственным среди нескольких братьев сугубо цивильным человеком - ученым. Будто по его учебнику фармакологии обучались и в первые годы советской власти, когда автор с семьей уже был в эмиграции.

Наконец в Болгарии набралось значительное количество желающих вернуться - соблазненные посулами сотрудников советского посольства и поверившие призывам газетки, редактируемой Н. П. Набрался целый поезд. Разумеется, что в штабном вагоне ехал и Калачев - вместе с женой-болгаркой и двумя сыновьями.

Советскую границу спецпоезд пересекал с наступлением темноты. На короткой остановке Калачева с семьей ссадили - для "решения формальностей", а поезд последовал дальше - мне была названа конечная остановка - Ташкент. Н. П. с семьей было предложено обосноваться в Одессе (ну не в Москве же, где была бы возможность любоваться фамилиями родственников в залах славы прежней эпохи, искать людей, знавших отца и дядей-генералов, а также тех, кто нежданно-негаданно оказался в Средней Азии - на новой исторической родине).

Можно представить, что пережил Калачев, поняв, какую незавидную роль ему выпало сыграть. То, что его отделили тысячью - другой километров от сотен других возвращенцев, наверное, угнетало больше всего. Первые чувствительные последствия - распад семьи. Жена-болгарка вместе с младшим сыном возвращается на Балканы. Н. П. живет в Одессе вместе со старшим сыном - курсантом Высшего мореходного училища. Н. П. вынужден зарабатывать на кусок хлеба в комсомольской газете - власти не могли же себе позволить трудоустроить отпрыска дворянского рода, скажем, в "Знамя коммунизма", орган обкома партии.

У Николая Петровича был профессорский вид: всегда в костюме, в галстуке, солидные очки. Он заметно грассировал в разговоре - верный признак того, что с младых ногтей был обучен "господскому" французскому языку. С дамами был подчеркнуто учтив и, конечно же, намного чаще улыбался, чем окружающие. Обедал или ужинал в ресторанах, кажется, мог позволить себе неежедневно. Изредка приглашал меня составить компанию: в рабочее время его заказ, всегда с уточнениями и расспросами о блюдах, заканчивался репликой: "Нам еще на работу".

Это можно было понять, как "Выпивки не надо" или же намек на мою молодость. Впрочем, иногда посещали винарки, где не задерживались, предпочитая красное столовое.

Что должен был чувствовать Н. П. в коллективе искренне увлеченных людей, выпускающих востребованную молодежью, комсомольским активом газету? Останавливался ли взгляд субъекта непролетарского происхождения на всенепременном лозунге над названием издания? Соизмерял ли свою биографию с императивным призывом, закомпонованным в 1962 году в логотип "Комсомольского племени": "Нам строить коммунизм Нам жить в коммунизме" (без разделительного знака препинания)? Рассматриваю через полвека сохранившиеся вырезки с публикациями и не нахожу внятных ответов на эти вопросы. Больше печали, чем мудрости приносит вредная привычка журналистской профессии - вторгаться в частную жизнь человека, в той или иной мере раскрывая и объясняя ее публично. Ведь не врачи всё же мы, к тому же лекарь всегда ограничен тайной неразглашения.

Понятно, что в "Племени" Н. П. пребывал "на пересидке". Он трудоустраивается на Одесской киностудии, в сценарной коллегии, - в этом подобии Гайд-парка скрашивали жизнь контакты с известными актерами, режиссерами, сценаристами.

А нам было интересно в своем лабиринтоподобном темноватом помещении, где сотрудники располагались по принципу вороньей "слободки". Общее напряжение возрастало три раза в неделю, в версточные дни. В газете ради оперативности не обойтись без "досыла", на месте должен быть хотя бы один работник каждого отдела: вычитать профильные материалы в полосе, сделать сокращения (в соседней публикации появилось добавление "От редакции", успели с фотографией или рисунком). Но как ложатся на газетную спешку строки В. Твардовского: "Сжатые сроки - прекрасные сроки, если иных уже нам не дано". И без помощи ответственного секретаря можно было поправить машинистку, выйти на час раньше, чтобы продиктовать написанный ночью репортаж или очерк. Кстати, машинистки мгновенно улавливали языковые шероховатости, синтаксические сбои. А подоспевшая литредактор Галина Островская доброжелательно, в твоем присутствии демонстрировала мастер-класс по доводке оригинала и переводу на второй язык. А как мы, включая редакторат, гордились курьером Сережей Шостаком, знающим назубок политическую карту мира, названия государств, столицы, правящие и прокоммунистические партии. Наш выпускающий в типографии, принимая подписанные "в печать" страницы, неизменно спрашивал Шостака: "Ты читал?" Имелась в виду любая информация из зарубежья. Наш "профессор" политологии затем успешно преодолел все экзаменационные рогатки при поступлении в престижный Московский госуниверситет.

Любимцем редакции стал Борис Нечерда, охотно читавший по первой просьбе настоящие "шестидесятнические" по форме и содержанию стихи, написанные по-русски. "Марина, пора за дело // И сумку мне приготовь, - // Море заиндевело // Как тысяча проводов". Или: "Видно, мало отыграно маршей, // Стран, избитых чужими ногами... // Человечество крыльями машет, // Но хранит под руками наганы". Достаточно этих двух оставшихся в памяти четверостиший, чтобы безошибочно признать чекан яркого таланта, наделенного камертонной точностью образного строя строк и строф, самобытностью рифм, темпоритма лирических откровений.

Существует несколько версий: по какой причине готовую рукопись первого сборника Нечерда самолично перевел на украинский язык. Борис ни одну из них не признал решающей - ни в молодые, ни в зрелые годы. "КП" и "КI", наверное, были единственными газетами в Украине, печатавшими за его подписью стихотворные репортажи и очерки - бывало на полную страницу. Такой эксклюзив во времена пиковой популярности поэзии в обществе и в молодежной среде дорогого стоил!

Григорянц вместе со своими помощниками и единомышленниками Игорем Лисаковским (замом редактора) и Владимиром Брудным (отв. секретарем) создали в редакции неформальный творческий клуб. Эрудит, балетоман, поднаторевший газетный график и шрифтовик по праву курировал направление зрительного образа газет, несколько раз инициировал полную смену стиля их иллюстрирования. Сам придумывал и рисовал рубрики, заставки, был причастен к экзотической подаче сюжетных фотографий - подрезая клише справа или слева наискось, ликвидируя привычный четвертый прямой угол. То-то было комментариев со стороны других газет и директивных органов!

Еще раз назову имена художников, работавших в штате или сотрудничавших с газетой, - А. Ануфриев, С. Божий, И. Божко, Л. Дульфан, Ю. Коваленко, А. Мельниченко, В. Мезин, А. Лантухов, О. Соколов. Почти все они были ядром одесского нонконформизма, становились надежными друзьями. Например, Б. Нечерда и Ю. Коваленко, Василий Мязин - первый подвигнул поэта на оформление книжек собственных и ровесников, второй поставил Борису руку мастеровитого чеканщика.

Из поколения шестидесятников десяток представителей одесских молодежек стали профессиональными писателями, не меньше - редакторами газет, руководителями издательств. Самые опытные впоследствии были удостоены званий Заслуженного журналиста Украины, избирались депутатами не только местных советов, но и Верховного Совета СССР, народными депутатами независимой Украины. Несколько человек были "рекрутированы" в партийные органы - в секторы печати, телевидения и радиовещания. Игорь Лисаковский защищал кандидатскую диссертацию по киноведению, работал по научному профилю - в ЦК Компартии Украины, ЦК КПСС и затем - избирался секретарем Союза кинематографистов в Москве.

Но раньше всех простелилась дорога в столицу СССР Ерванду Григорянцу и Галине Семеновой.

Анатолий ГЛУЩАК,
член Национальных союзов
журналистов и писателей Украины.

На фото:

- Анатолий Глущак и Михаил Ильвес;

- А. Глущак с Дэви Бакманом;

- А. Глущак с героем очерка о строителях;

- среди спортивных репортеров на чемпионате СССР по волейболу.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья