Номер 38 (783), 30.09.2005

К 110-летию со дня рождения Сергея Александровича Есенина

Великий русский лирик XX века. он до двадцати восьми лет не написал ни одного стихотворения, которое можно было бы причислить к любовной лирике. По воспоминаниям Анатолия Мариенгофа, в сентябре 1923 года поэт с грустью сказал ему:

— А у меня стихов про любовь нету. Всё про кобыл да про телят. А про любовь – хоть шаром покати.

— За чем же дело стало? – спросил его Мариенгоф.

— Для этого ж влюбиться надо, – ответил Есенин, – да вот не знаю, в кого... В городе, черт побори, два миллиона юбок, а влюбиться человеку не в кого! Хоть с фонарем в полдень ищи.

Ранняя лирика Есенина и в самом деле не знает любовных стихов – только стихи про любовь, да и то, как правило, включенные в общую картину опоэтизированной сельской жизни. Большая часть этих стихотворений с любовным сюжетом, вроде "Сыплет черемуха снегом", "Под венком лесной ромашки", "Темна ноченька, не спится", представляют собой явную стилизацию в духе кольцовских песен, в которой почти невозможно разглядеть самого поэта, приметы именно его жизни, его сердечного опыта.

Объяснить это странное обстоятельство, так не вяжущееся с образом жизнелюбивого, влюбчивого и имевшего успех у женщин поэта, можно лишь тем, что сами эти успехи не стали событиями его духовной жизни. Видимо, те многочисленные увлечения не осознавались им как сильное и глубокое чувство. В знаменитой "Исповеди хулигана", оглядываясь на свою юность, поэт вспоминает родину, мать и отца, своих односельчан; в его памяти находится место для заросшего пруда, звона ольхи, для зеленого клена, коровы и пегого пса; но и беглого упоминания нет ни о первой любви, ни о девушке, хотя впоследствии в "Анне Снегиной" и "Сукином сыне" эти воспоминания вдруг проступают.

В своем первом любовном цикле "Любовь хулигана", написаном в конце 1923 года, он сам отзовется о предыдущих своих увлечениях цинично и резко, а про любовь к Айседоре Дункан скажет в разговоре с близким человеком: "Была страсть, и большая страсть. Целый год это продолжалось. А потом все прошло и ничего не осталось, ничего нет. Когда страсть была, ничего не видел, а теперь... боже мой, какой же я был слепой! Где были мои глаза?"

Конечно, дело не в самих увлечениях: любовь в поэзии вовсе не обязательно тождественна любви в жизни. Мы не раз видели, как случайные встречи рождали прекрасную лирику, и напротив – глубокое и сильное чувство могло оставаться никак не отраженным в стихах поэта.

Но богемная жизнь, которая липким своим угаром и чадом обволакивала Есенина, наложила печать на его творчество, внеся в него ноты пьяного надлома, трагических переживаний.

И можно лишь удивляться мощи нравственного здоровья Есенина, которое сумело преодолеть обморочность этого липкого угара и вырваться к чувствам сильным, чистым и высоким. Возможно, отсутствие любовной лирики в первое десятилетие его творчества и было одним из проявлений этого нравственного здоровья.

Тот перелом, который произошел в 1923-1924 гг., был вызван, очевидно, не тем, что "наконец-то" встретилась поэту женщина, "достойная его любви", а более глубинными причинами, в частности, переломом в самом поэте. Этому в значительной степени способствовала его поездка по Америке и Западной Европе, в которой открылась поэту не только омерзительность буржуазного "железного Миргорода", но по контрасту с ним – человеческая красота родины, красота человеческих отношений. "Душевное возрождение" Есенина отразилось и в самом возникновении в его поэзии любовной лирики.

Это возрождение давно уже мечталось поэту.

Вот оно, глупое счастье
С белыми окнами в сад!
По пруду лебедем красным
Плавает тихий закат.
Здравствуй, златое затишье.
С тенью березы в воде!
Галочья стая на крыше
Служит вечерню звезде.
Где-то за садом несмело,
Там, где калина цветет,
Нежная девушка в белом
Нежную песню поёт...

Цикл "Любовь хулигана" был написан в сентябре-декабре 1923 года. Он был связан с артисткой Камерного театра Августой Леонидовной Миклашевской, с которой поэт познакомился у А. Мариенгофа. Ей этот цикл и посвящен. А. Миклашевская вспоминала: "Он был счастлив, что вернулся домой, в Россию. Радовался всему, как ребенок. Трогал руками дома, деревья... Уверял, что все, даже небо и луна, другие, чем там, у них. Рассказывал, как ему трудно было за границей, и вот, наконец, он все-таки удрал! Он – в Москве". Несомненно, отсвет этого настроения освещает весь цикл, построенный на противопоставлениях того, что было, тому, что есть.

Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить...

* * *

Ты такая ж простая, как все,
Как сто тысяч других в России.
Знаешь ты одинокий рассвет,
Знаешь холод осени синий.

* * *

Я помню, любимая, помню
Сиянье твоих волос.
Не радостно и не легко мне
Покинуть тебя привелось.
Я помню осенние ночи,
Березовый ворох теней.
Пусть дни тогда были короче,
Луна нам светила длинней.
Я помню, ты мне говорила:
"Пройдут голубые года,
И ты позабудешь, мой милый,
С другою меня навсегда".
Сегодня цветущая липа
Напомнила чувствам опять,
Как нежно тогда я сыпал
Цветы на кудрявую прядь.
И сердце, остыть не готовясь
И грустно другую любя,
Как будто любимую повесть
С другой вспоминает тебя.

Следующим за "Любовью хулигана" был цикл "Персидские мотивы". Их разделяет почти год, но год, наполненный интенсивной духовной, поэтической работой. "Припадок кончен. Грусть в опале. Приемлю жизнь, как первый сон", – так начинает поэт одно из новых стихотворений. "Персидские мотивы" – это история не сколько любви, сколько поисков забвенья в любви, вдали от родины, и невозможность этого забвенья. Таким образом, "Персидские мотивы" – не только о любви, они и о родине: экзотика "шафранного края", прелести восточных красавиц не смогли заслонить Россию, без которой для поэта не могло быть ни любви, ни самой жизни.

По свидетельству жены поэта С.А. Толстой-Есениной, сам он считал "Персидские мотивы" вершиной своей лирики: "Это лучшее из всего, что было им написано".

Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ...

* * *

Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное "люблю"?..

И хотя В. Белоусовым была разыскана Шагандухт Нерсесовна Тертерян, все же Шаганэ, как и "прекрасная Лола", не столько реальная женщина, сколько образ, рожденный поэтической мечтой, воображением. С Шагандухт Тертерян Есенин познакомился в Батуми, где она преподавала арифметику в школе. На третий день знакомства, выйдя из школы, она увидела ожидавшего ее поэта: "Мы поздоровались, и Есенин предложил пройтись по бульвару. заявив, что не любит такой погоды (был шторм на море), и лучше почитает мне стихи. Он прочитал "Шаганэ ты моя, Шаганэ..." и тут же подарил мне два листика клетчатой тетрадочной бумаги, на которых стихотворение было записано. Под ним подпись: "С. Есенин". Есенин прочитал еще два стихотворения, которые, как он пояснил, были сделаны им в Тифлисе ("Улеглась моя былая рана...", "Я спросил сегодня у менялы..."). Конечно, я задала ему тут же вопрос: кто же такая Лала? Он ответил, что имя вымышленное... В другой раз он сказал мне, что напечатает "Персидские мотивы" и поместит мою фотографию. Я попросила этого не делать, указав, что его стихи и так прекрасны, и моя карточка к ним ничего не прибавит..."

* * *

Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем.
Я в твоих глазах увидел море,
Полыхающее голубым огнем.
Не ходил в Багдад я с караваном,
Не возил я шелк туда и хну.
Наклонясь своим красивым станом,
На коленях дай мне отдохнуть.
Или снова, сколько не проси я,
Для тебя навеки дела нет,
Что в далеком имени – Россия –
Я известный, признанный поэт...

Такое впечатление, что принцип, наиболее четко проявившийся при создании "Персидских мотивов", продолжат действовать и в остальных стихах о любви. Таково, например, стихотворение – один из шедевров есенинской лирики – "Собаке Качалова", написанное в марте 1925 года. Очарование всему стихотворению придают, конечно, последние две строфы, деликатность и важность их. Они оправдывают весь разговор с Джимом, который оказывается как бы посредником между ним и ею:

Мой милый Джим, среди твоих гостей
Так много всяких и невсяких было.
Но та, что всех безмолвней и грустней,
Сюда случайно вдруг не заходила?
Она придет, даю тебе поруку.
И без меня, в ее уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
За все, в чем был и не был виноват.

Следующее стихотворение связано с Софьей Андреевной Толстой – внучкой Льва Толстого. Она познакомилась с Есениным в начале марта 1925 года. Незадолго перед их женитьбой попугай цыганки-гадалки вынул Есенину обручальное кольцо. Этот эпизод и "обыгран" в стихотворении:

...Милая, мне скоро стукнет тридцать,
И земля милей мне с каждым днем.
Оттого и сердцу стало сниться,
Что горю я розовым огнем.
Коль гореть, так уж гореть сгорая.
И недаром в липовую цветь
Вынул я кольцо у попугая –
Знак того, что вместе нам сгореть.
То кольцо надела мне цыганка.
Сняв с руки, я дал его тебе,
И теперь, когда грустит шарманка,
Не могу не думать, не робеть...

Стихотворение датировано 14 июля 1925 года. 28 декабря Сергей Есенин ушел из жизни.

Подготовил Феликс КАМЕНЕЦКИЙ.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья