Номер 51 (1047), 30.12.2010

(Продолжение.
Начало в № № 4-5, 7, 12-13, 28, 30, 32, 37- 38, 40, 47, 50.)

33.

Итак, левая и центральная части триптиха под названием "Враги" были если не ликвидированы стопроцентно, то во всяком случае изрядно подорваны и серьёзной угрозы на ближайшее время не представляли. Само собой, пришла пора разобраться с третьей частью триптиха, в предшествующие времена также близко стоявшей к новой власти.

По данным товарища Шахфоростого, милицейского начальника Одессы, в городе имелись на тот революционный момент четыре с гаком тысячи всякого рода преступников. Константин Паустовский, в то время близкий к одесской милиции и власти вообще, говорит о двух тысячах воров, бандитов и налётчиков. Правда, он подчёркивал: это только, что касаемо Молдаванки. В. В. Шульгин, живший тогда в Одессе, также толкует - около 2 тысяч. В 1970-е годы, когда я лишь присматривался к этому прошлому, были живы- здоровы и памятливы те, кто хорошо помнил двадцатый год. Они вспоминали о тревожных ночах - со стрельбой и собачьим лаем в центре города. Их память хранила истории о десятках убийств, сотнях вооруженных налётов и краж - как карманных, так и квартирных. Налёты и кражи впрочем, фиксировались и на складах, и на предприятиях, и в магазинах. Надо всем, где имелось хоть что-нибудь, годное к потреблению, нависала угроза тайного присвоения (кража) или насильственного отъёма (ограбление).

Две тысячи одесских милиционеров сбивались с ног. Харьков требовал включиться в борьбу с уголовщиной чекистов, которые уже немного освободились от своих прямейших обязанностей. Губком партии, чувствующий себя истинным и единственным хозяином города, опубликовал, правда, от имени губревкома, распоряжение: "Всех, кто будет заниматься грабежами при Советской власти, Губревком будет беспощадно расстреливать". Документ носил эпохально-исторический характер, так как подчеркивал - сие не касается эпизодов, имевших место при царской власти, интервентах и деникинщине.

Преступникам прошлого, как родимым пятнам царизма, новая власть протягивала руку спасения - давала возможность начать всё с чистой страницы. Революция и гражданская война им всё списывала. При условии, разумеется, если они поймут перемены и поведут себя прилично.

Между тем ситуация в Одессе была пиковой. Мёртвое море омывало берега её залива - ни корабля, ни судна, ни паруса- весла. В трёх-четырёх степных километрах от города - невинные с виду хутора, сёла и уездные городки, набитые оружием и боеприпасами двух недавних войн. Да и население этих пунктов более напоминало гарнизоны, сколоченные из тех, кто озверел, уклоняясь от белых и красных мобилизаций, и тех, кто их не избежал. Это были крестьяне, то есть труженики-собственники, над собственностью которых распластала свои крыла победившая революция рабочих. Та самая, которая три года назад дала им землю и потому заполучила их в свои ряды - против ненавистных помещиков-белоручек и офицерни. И та самая, которая на свою РККА уже отняла столько сельского добра. И теперь собирается отнять остатки...

Простым смертным горожанам тоже было трудно. Распродажа последнего заради харчевания в любой момент могла быть объявлена спекуляцией. Не говоря уже о традиционной, известной на обоих полушариях беспримерной тяге некоторой части одесситов к этому занятию. ОГЧК заявила: "Спекулянты будут рассматриваться и как спекулянты, и как контрреволюционеры". Чудеса отваги и выдумки проявляли и одесские валютчики, чувствительно нервируя власть своими успехами на валютном фронте.

Этот участок и был выделен для первого главного удара. На чекистском плане города появились боевые синие и красные стрелки и кружки: особенно густо сей орнамент покрывал район кафе "Робина" и "Фанкони". Почему художественные руководители высоковалютных объединений по-прежнему, буквально - как ни в чем не бывало - собирались в этих вчерашних гнёздах контрреволюционного разврата? Старые чекисты в ответ на этот мой вопрос пожимали плечами. Тогда, в 1920-м, они об этом не думали. Да и после было не до того. А их предположения сводились, как ни странно, к двум вещам:

1. Элементарная привычка, психологическая инерция. 2. Некоторое непонимание того, с кем имеют дело. В конце концов, все власти, часто-густо сменявшие друг друга до сих пор в Одессе, боролись с уголовщиной вообще и с валютчиками - в особенности. Но ведь - вот они, почти все живы-здоровы. Да и "Робина" с "Фанкони" целёхоньки. Ну, и...

Почитав в утренней прессе об очередных арестах и расстрелах, валютчики и фальшиводенежники всё же отправлялись в излюбленное кафе, где получали или закругляли очередной заказ на пять- десять тысяч фунтов стерлингов, на пачку долларов или франков - марка, сами понимаете, уже не котировалась. Причём ежедневно тут можно было получить исчерпывающую информацию о курсах валют. Именно - о курсах, потому что имелась некоторая разница между курсом валюты реальной и фальшивой. При ответе предложением на спрос автора последнего прямо спрашивали: "Справжня или липа?". Впрочем, были и тут случаи обмана. Само собой, пострадавшие не обращались в милицию. Тут же, за соседним столиком, им предлагали альтернативный путь к торжеству справедливости...

Очень быстро выяснилось, что тут же - центр новейшего и своеобразнейшего рынка, отвечающего своим товаром разрастающемуся спросу на советскую документацию. Новая власть в двадцатом свалила на голову населения необходимость ужасающего количества документов. Для более или менее стабильного существования требовались различные справки, разрешения, ордера, постановления, аттестаты, мандаты, билеты, квитанции и бог знает что ещё. Всё это можно было заказать и тут, без бюрократических проволочек и болтания по инстанциям. Качество гарантировалось - в зависимости от оплаты. Заодно можно было получить, скажем, диплом об окончании с отличием реального училища, классической прогимназии и высших женских курсов имени Фридриха Энгельса, которых в Одессе, признаться, никогда не было. Драматург Билль-Белоцерковский, автор знаменитой пьесы "Шторм", который вывел на сцену... предъявителя удостоверения комиссара бани, признавался: это не выдумка, просто ему рассказал Лев Славин о фальшивках, изъятых в двадцатом при аресте и обыске в кафе "Фанкони". Характерно, что, уговаривая потребителя, производитель и сбытчик клялся в надежности своего товара всем святым и даже своим здоровьем. Самой распространённой клятвой, почему-то более всех убеждавшей колеблющихся, было: "Шоб я не дожил до субботы!"

Ничто прекрасное не бесконечно: однажды в среду вечером оба гнезда былого уюта были оцеплены милицией и комсомольцами- чоновцами. В окружение попали шесть сотен животрепетных особ, из которых - по таинственным критериям губчека - были отобраны ровно пятьдесят. Остальных отпустили на все четыре стороны. Временно, как шутили чекисты. Но кто знал тогда, кому и сколько отпущено. Впрочем, разумные люди не решаются ответить на сие и сегодня. А полсотни арестованных не дожили и до субботы - их вывели в расход в пятницу.

34.

Несказанно жарким стал для этой клиентуры ЧК апрель двадцатого. В первый день налетели на Молдаванку. Некоторый улов пришелся на Хуторскую и Высокий переулок. Далее лавина завалила производство на Мясоедовской, Старопортофранковской и Екатерининской. Наконец, значительный запас фальшивых денег и документов был изъят на Еврейской, Ремесленной и Полицейской. В ЦАДе оказались четыре сотни виртуозов производства, хранения, транспортировки и сбыта этой высоковалютной продукции. Заодно были изъяты крупные партии мерлушки, золотых монет и часов, презервативов и папирос, о которых позже напишет Маяковский: "Всё, что осталось от старого мира, - Это папиросы "Ира"!" Операция была инициирована и разработана при ближайшем участии уже помянутого товарища Реденса, прибывшего в Одесу во главе спецподразделения ВЧК еще весной.

Однако Харьков информировал Белокаменную-златоглавую о том, что успехи таких акций в Одессе весьма относительны. И по всему видать, сданы только "шестёрки" и "фраера". "Паханы" уцелели с общаками заодно. На коллегии губчека это объяснили тем, что у прибытия в Одессу антибандитского подразделения товарища Мартынова - наряду с их несомненными достоинствами, конечно же, - имелись и коренные недостатки. И главный из них в том, что сие - люди пришлые. Да, они запросто внедрялись в преступные сообщества, поскольку в Одессе их не знала ни одна сатана, в отличие от местных милиционных, чекистов, комсомольцев и Юков, которых знала каждая собака. Они могли выдавать себя за уголовников-гастролёров и входить в доверие к местным авторитетам. Именно так, кстати, были втянуты в операцию знаменитые Следовкер и Жуня, которых спровоцировали к налёту на одно из крупных учреждений, дислоцированных на Дерибасовской. Внедрённые в их сообщество чекисты подорвали в конце концов их веру в человечество - сами же взяли их с поличным и фигурировали в бумагах как свидетели. Впрочем, такое огорчение арестованных длилось, сами понимаете, недолго...

Агенты ЧК диффузировали с гарнизонами воровских малин, взрывая их изнутри. Это было так называемое "нежное бритьё" - под корень и почти без крови. Хлопцы Реденса и Мартынова изъяли из преступного оборота 80 матёрых рецидивистов. Особое изящество дела заключалось в том, что матёрые преступники купились, как последние дешевки - терялись и давали показания, потрясающие чистосердечностью и деталировкой. Оборотной стороной дела коренные одесситы-чекисты считали незнание приезжими местного преступного мира. Что усложняло локализацию воровских вождей.

Тем не менее положение в городе довольно быстро стабилизировалось. Преподобный Шульгин, которого можно подозревать в каких угодно смертных грехах, кроме одного - симпатии к новой власти - написал буквально следующее: "...большевики справились весьма быстро. И надо отдать им справедливость, в уголовном отношении Одесса вскоре стала совершенно безопасным городом". Ну, что "совершенно безопасным" - это ему показалось. Никогда ни до, ни после Одесса не была совершенно безопасным городом. Да и есть ли на свете такие? Но контраст был очевиден, это точно.

Вскоре, при праздновании Первомая, были поощрены чекисты особой ударной группы. А 8 мая их проводили в Николаев, где предстояла серьёзная чистка населения. Дружелюбные, но ревнивые одесские чекисты вздохнули легко. Теперь им никто не мешал расправляться с врагами города и страны по-своему. С явным удовольствием рапортовала чекистская Одесса об операции, ликвидировавшей организацию "Чёрный сокол". По документам она проходила как банда. Но, по сути, это была классическая нелегальная организация, для выявления и локализации каковой пришлось потратить два месяца и задействовать до тысячи человек. Начальная дата на том "Деле" - первое июля 1920 года. Но собственно действия открылись в начале октября. Массовая облава (600 с гаком бойцов) обрушилась на многострадальную Молдаванку и далее - до входа в катакомбы в районе Усатово. Вообще говоря, одесские катакомбы знамениты революционным подпольем и базой партизан Великой Отечественной. Несколько меньше известна их роль в успехах нашего преступного мира. Уж такое место: всегда укрывало тех, кто был против власти, имеющейся в городе на данном отрезке времени. Самого Соколова взяли тут же, раненного в перестрелке. Выяснилось, что банда специализировалась сначала, после бегства белых, на добыче средств для контрреволюционного подполья. А в дальнейшем утратила связь с белыми и, дабы не тратить время зря, стала "работать" на себя. Статистика 1920-го в этом плане достаточно выразительна: всего в этом году около сотни одесских уголовников были убиты во время облав и на месте совершения преступлений, около 600 арестованы, из них 89 расстреляны.

О рабочих Одессы - особый разговор. Белогвардейская пресса города прямо и недвусмысленно утверждала: рабочие ведут себя вполне прилично, аккуратно посещают заводы-фабрики, работают качественно и дисциплинированно. Прекрасно себя зарекомендовали рабочие порта и железной дороги, которые своим трудом обеспечивают бесперебойную работу этих индустриальных узлов, а значит - нормальную жизнедеятельность гарнизона и города. Старые опытные и высокооплачиваемые мастера вполне авторитетны для рабочей молодёжи, ведут её за собой. Попытки большевистского подполья сбить молодых рабочих с толку пресекается самими рабочими. Само собой, большевистская пресса, время от времени меняя легально-нелегальный статус, утверждала обратное. Речь шла о безусловной поддержке рабочими Одессы их партии, активного участия пролетарием в борьбе за власть Советов.

Такое разночтение едва ли может удивить трезвого читателя: всяк кулик своё болото хвалит, а бумага всё терпит. Слава Богу, тогда не было телеэфира - в наши дни выясняется, что он ещё терпеливее. Очевидно и некоторое преувеличение роли одесских рабочих в обороне города от белых и в большевистском подполье времён оккупации. Уже на другой день после вступления белых в город одесский обыватель утром ясно слышал фабричные свистки и заводские гудки, по которым в сторону предприятий двигались всё те же колонны хмурых непроспавшихся работяг. Сочувствовали они большевизму, нет ли, а только наступало утро, продолжалась жизнь, плыли свистки и гудки над городом. И нужно было идти на работу. И нужно было зарабатывать на жизнь. А для этого нужно было работать чётко и качественно. Кстати, именно так было дело и при другой оккупации Одессы - с октября-41 до апреля-44, когда десятки тысяч работяг, брошенных на произвол судьбы властью Советов, боролись за жизнь - свою и родных - честной, добросовестной и квалифицированной работой на предприятиях города. В том числе - в порту и на железной дороге. Это так же верно, как и то, что и после гражданской, и после Отечественной об этом говорить было как-то не принято...

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья