Номер 42 (938), 7.11.2008

(Окончание. Начало в №  41.)

В первой части беседы с народным артистом России Владимиром Пахомовым речь шла о его первых шагах в театральном искусстве, работе в Русском драмтеатре, учебе в ГИТИСе, до того момента, когда он был назначен главным режиссером Одесского ТЮЗа. К прискорбию, это интервью оказалось последним в жизни нашего земляка....

- Александр Свободин как-то написал, что главный режиссер - это не профессия, а характер, причем поставленный от природы, как голос...

- Конечно, это характер, но и образ жизни, способ существования. Андрей Александрович Гончаров говорил, что нет ничего проще, чем рассказывать артистам, откуда они должны выйти, чтобы не столкнуться лбами, но совсем другое дело - сочинить спектакль, придумать концепцию и провести ее через артистов, сценографа, композитора, светителя, всех, всех. Вот это способ существования режиссера...

- Насколько я наслышан, у вас периодически случались конфликты с партийными органами. Была какая-то история с "Пузырьками"...

- Да, это была пьеса Александра Хмелика, ее оформлял художник Леня Рассоха, который сейчас живет в Германии. Мой большой друг, с которым мы пришли в ТЮЗ в практически один день. Мы придумали вот что. На сцене висели праздничные гирлянды, но вместо лампочек - пустые баночки. Всех детей играли великовозрастные дяди и тети, причем, не скрывая свой возраст. Был тогда в ТЮЗе замечательный артист Руслан Ковалевский (он до сих пор играет в "Современнике"), длиннющего роста, так он играл первоклассника Петрова в коротких штанах. А в центре сцены лежала куча металлолома - крылья от автомобилей, крышки люков. И вся жизнь этих детей происходила на этой куче мусора. Они там рылись, они из этого строили декорации, т. е. эта была жизнь на помойке. Такой кич был для того времени страшный!

- Сейчас бы это назвали постмодерном...

- Тогда спектакли принимали, в том числе, и представители горкома партии. Моя впоследствии близкая подруга Татьяна Андреевна Овчаренко, когда это все увидела, то ее зашатало. Это же надо: представить нашу советскую жизнь, как жизнь на помойке! Вопрос о спектакле был вынесен на бюро горкома, и решено было его снять. Я сказал: "Никогда!". Тогда это дело передали в обком, его возглавлял Михаил Софронович Синица, а идеологией руководила Лидия Всеволодовна Гладкая, умнейшая женщина, которая спасала меня множество раз. Она меня вызвала и сказала: "Володя, ну зачем ты это устроил?". Я ответил: "Тут никакой антисоветчины, это такой прием сатирический". Лидия Всеволодовна подумала и решила: "Ладно, играйте! Любая антисоветчина лучше серости". Но не тут-то было. Горком партии продолжал бомбардировать обком и требовал меня снять с работы. Дело дошло до бюро обкома партии. Я знаю, что уже был подготовлен проект постановления о снятии меня с работы. Но мне часто Господь помогал, так случилось и на этот раз...

Отделом культуры в обкоме заведовал замечательный человек - Анатолий Штокало. Он утром, накануне бюро обкома, прочитал в "Известиях" фельетон "Пузырьки". Там шла речь, что где-то в Хабаровске также хотели снять главного режиссера ТЮЗА за постановку этой пьесы. Но далее разъяснялось, что пьеса прекрасная, комедия, что Хмелик - потрясающий советский драматург... Штокало положил на стол Синицы эту газету. И вот я помню: сидит бюро обкома. Синица один за огромным зеленым столом, хмурый. Я захожу в кабинет и понимаю, что мне уже кранты. Ему подают проект постановления бюро, сейчас проголосуют, и мне конец. Как вдруг Синица говорит: "Кто из членов бюро газеты читает? Вы сегодняшние "Известия" читали?!". А никто не читал. "Вам, что, здесь ликбез устроить?! Прочитать вам фельетон по поводу идиотов, которые в Хабаровске хотели снять спектакль по замечательной пьесе Хмелика, "Пузырьки"?! Вы мне что тут подсовываете?!". И - кулаком по столу. Потом подозвал меня: "Владимир Михайлович, иди сюда!. Молодец! Иди и работай дальше". Я, шатаясь, вышел. А за дверью меня обнял Толя Штокало. И вот так я остался работать в ТЮЗе.

- Если вам было так хорошо в ТЮЗе, зачем было переходить в Украинский театр, куда уже тридцать лет назад зрителя можно было затащить только на аркане?

- В Украинском театре директорствовал в то время Виктор Иванович Мягкий, "сосланный" в Одессу из киевского театра имени Леси Украинки, где он успешно "пожирал" выдающихся артистов и режиссеров. Он мечтал стать главным режиссером, хотя способностей к тому не имел. Когда однажды он попробовал поставить пьесу Корнейчука, то, говорят, драматург сказал, что за такую режиссуру надо расстреливать... Тем не менее, и в Одессе Мягкий выбирал себе "жертву", уговаривал стать главным, а вскоре его сжирал - при помощи "коллектива". Коллектив был отработанный, подчинялся ему беспрекословно. И вот он мне стал звонить домой, звал в театр, говорил, что видел мои спектакли в ТЮЗе. Врал, конечно, ничего не видел, но слышал. Был у нас такой диалог:

- Ну, пойди, поработай на украинское искусство, - уговаривал Мягкий.

- Я же окончил русский вуз, я русский человек, не знаю языка.

- Да выучишь! Что там учить?!.

Короче, он добился, что меня ЦК Компартии Украины перевел в Украинский театр главным режиссером...

- И первое, что вы сделали, поставили "Трехгрошовую оперу"... Очень украинская пьеса!

- Когда я начал ставить "Трехгрошовую оперу", Мягкий промолчал, но срочно лег в больницу, такая себе "дипломатическая болезнь". Но все равно оттуда руководил своей бандой актерской. Они начали: "Ну, как же это, Брехт на украинской сцене, зачем? Треба ставити щось класичне, укра⌡нське!". Но я тоже не был дураком и придумал такую версию: "Одесса - международный порт, интернациональный город, и у нас должны быть пьесы румынские, словацкие пьесы, болгарские". Меня выручало, что тогда часто проходили в Союзе фестивали социалистических стран, вот я и поставил поляка Ставинского "Час пик", другие пьесы. И обкому нечего было возразить: интернационализм, дружба с городами-побратимами...

Все-таки Мягкий попытался меня "сожрать". Но я, знаете, оказался "крепким орешком", несъедобным. И сам написал в обком докладную, что он не дает мне работать. Видимо, партийным органам он тоже надоел, и ему намекнули, что будут убирать. И этот здоровый детина стоял на коленях передо мной и говорил так (я на всю жизнь запомнил): "Тебе что, будет легче, если меня пошлют слонам яйца крутить?". "Да, - говорю, - мне будет легче. Я не знаю, как там слоны или тигры, но артистов театра вы угробили и продолжаете гробить". Когда мы пришли на бюро обкома, мне задали только один вопрос: "Вы согласны работать с Виктором Ивановичем?". Я сказал: "Категорически нет! Он развалил и угробил прекрасный театр с прекрасными традициями. Он сталкивает артистов, уничтожает режиссеров". После чего последовало решение: "Виктор Иванович, вы свободны". А меня задержали и посоветовали все-таки поставить "что-нибудь украинское".

Я выбрал "Сорочинскую ярмарку" Николая Васильевича Гоголя, занял в этом спектакле всю трупу, и он шел много лет - даже после того, как я уехал из Одессы.

- Что же вас заставило покинуть город?

- А просто выгнали. Было такое стечение обстоятельств.

Меня невзлюбил официозный киевский драматург Мыкола Зарудный (как потом выяснилось, сын полицая). Его пьесы "в обязательном порядке" шли по всей Украине, а Пахомов, видите ли, считал их драматургией "третьего сорта" и не ставил. К тому же в обкоме поменялось руководство. Вместо Синицы первым секретарем пришел Козырь из Винницы и захотел, чтобы мы взяли его винницкую "героиню". Мы ее прослушали, и худсовет сказал, что это "товар для Кременчуга". Был большой скандал: как это, Павел Пантелеевич велел, а Пахомов не хочет?!

Короче, меня выгнали из Одессы, да еще с паскудной формулировкой. Сфабриковали приказ. И я взял и этот приказ послал в "Правду". Там отделом заведовала критик Нина Агишева. Она когда прочла этот приказ, то сразу же направила его в ЦК КПСС. Меня вызвали в министерство, извинились, переделали в трудовой книжке запись. Но я уже к тому времени работал в Петрозаводске. Через два сезона вступил в конфликт с Карельским обкомом партии, ушел. Меня уговорили на один сезон пойти поработать в Липецк. Пошел и остался на 30 лет...

Но, знаете, я со своим театром побывал в разных городах и странах, однако нигде и никогда не испытывал такого волнения, как здесь, когда полвека спустя снова ступил на сцену Русского театра...

Беседу вел Александр ГАЛЯС.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья