Номер 6 (1103), 17.02.2012

Обычно слова "когда уже был написан этот материал..." следуют где-то там, в конце текстового набора. Вынужден нарушить традицию: перечитывая вышедшее, так сказать, из-под пера, с весёлым ужасом обнаружил - а ведь о другом собирался, о другом просила меня написать редакция. И вот вместо солидного исторического экскурса к истокам юбиляра - старейшей в стране молодёжной газеты - лирические отрывки откровенно мемуарного плана. Но что сделано, то сделано. Тем более, и эти эпизоды, бывшие вроде бы недавно, уже тоже история. Прошлый век, прошлое тысячелетие. Прошлая страна...

Всякий старый газетчик однажды спрашивает себя: а как, где, когда и с чего, собственно говоря, началась для меня она, эта самая болезнь под названием "Газета"? В данном случае дело было где-то там, в начале пятидесятых. Слово "газета" в доме не звучало, говорили "Большевичка". Она окружала детство со всех сторон. Это был русскоязычный орган Одесского обкома партии и облисполкома "Большевистское знамя". Формата "Правды", она казалась мне огромной и очень нужной. Ею заклеивали окна от стужи, в неё заворачивали селёдку и колбасу. Из неё делали пилотки и треуголки для пляжного солнца. И кораблики для луж- ручейков. Она предшествовала керосину, дровам и угольку при растопке печи. Её - через дырку - надевали на электролампочку в виде абажура. В неё заворачивали варёную курицу, когда отец уезжал в командировку. Ну и читали, конечно. Но для меня тогда это последнее было самым непонятным и неинтересным. Во всяком случае, пока не пришел в наш быт телевизор - газета печатала программу передач.

Другое дело - первый класс Одесской мужской средней общеобразовательной школы номер сто восемнадцать. Приняла она меня в своё лоно в год смерти генералиссимуса. И в один из первых же сентябрьских дней того самого пятьдесят третьего я впервые пострадал на газетном фронте. Собираясь в художники, передавил через копирку (вот что казалось чудом в дотелевизионную эпоху!) портрет товарища Сталина из "Большевички". Собственноручно раскрасил вождя цветными карандашами "Тактика". Принёс, конечно, в класс. И показал ребятам таким образом, чтобы увидела Полина Ефимовна.

Вряд ли в дальнейшее поверит мой молодой современник, но что было - то было. Учительница оставила меня после уроков, усадила за парту, втиснулась рядом. И как-то загробно потребовала, чтобы больше я так не поступал. Мелькнуло: нужно было сначала показать ей. Но тут же выяснилось: не в том дело. Ты, сказала, не смеешь рисовать товарища Сталина. Да и не каждый, мол, настоящий художник имеет такое право. Так и сказала: "Настоящий". Нам, мол, нужна стенгазета, вот её и следует рисовать. Далее она мне сунула какую-то маленькую газетку. Тут, говорит, объявлен конкурс рисунков. Туда и рисуй. И далее (внимание!): "Вот у нас там, в восьмом классе, есть ученик Юра Михайлик. Он написал стихи о товарище Сталине. Хорошие стихи. Правильные. Но мы всё равно вызвали его на педсовет. И объяснили, что он не должен этого делать". Тот лютый холод под ложечкой не забуду и на Страшном суде. Я был ни жив, ни мёртв. И пообещал, что больше не буду.

Между прочим, слово я сдержал. Даже со временем, в ранге художника-графика, никогда не рисовал Иосифа Виссарионовича. Ленина рисовал, Маркса, Энгельса. Членов Политбюро ЦК. В том числе и для той самой "Большевички". Хотя после XX съезда она называлась долгие годы "Знамя коммунизма". Пока не наступила свобода, превратившая её в ярко-антибольшевистское издание "Юг". Кстати, кроме этой газеты, на область выходили ещё только две газеты. Одна - в общем-то, украиноязычный близнец "Большевички" - "Чорноморська комуна". И та, которую сунула мне учительница при историческом разговоре за партой. Да, она называлась "Сталинское племя".

Само собой, и при ближайшей скарлатине мне не могла пригрезиться дальнейшая пожизненная связь с этой газетой. Но тогда дома мне прочли, что это орган областного комитета комсомола. Участвовал я в том конкурсе, нет ли - уж и не помню. Но думаю: если бы тогда сказали, что меня будут с ней связывать четверть века внештатной работы и десять - штатной, и что в редакции этой газеты я займу место того самого Юрия Михайлика, известного поэта и публициста, перешедшего в то самое "Знамя коммунизма", я бы даже не смеялся.

И опять-таки, всё вышло именно так. В шестьдесят третьем году я впервые переступил порог этой газеты. После XX съезда она называлась "Комсомольским племенем", а потом и вовсе "Комсомольской искрой". Тираж - тысяч сто. Выходила три раза в неделю, формат "Правды", четыре тысячи строк. Орган ЦК ЛКСМУ по Черноморскому экономическому району. Знаменитые хрущёвские совнархозы... "Искра" распространялась и имела штатные корпункты ещё и в Крыму, Херсоне и Николаеве. А творческий состав редакции состоял номенклатурой республиканского ЦК комсомола. По случаю ликвидации Хрущёвым горкомов редакция располагалась на Куликовом поле, на четвёртом этаже левого крыла ОК КПУ, на месте бывшего ГК КСМУ.

Небольшие светлые комнаты с самой современной мебелью. В первой же (секретариат) я прочел на листе картона: "Афонаризмы для служебного пользования". Запомнились две надписи от руки: "Люди гипфрихт за металл". Нужно заметить, Людмила Гипфрихт была заметной искровкой. И ниже - "Не варламывайтесь!". А Александр Варламов служил в секретариате. Тут же я прочёл приказ-шутку, на основе которого Катя Чечкина назначалась... директором "Музея замеченных очипаток". Это было изумительно. Ну как если бы вдруг я попал на другую планету. Сломавшие войну и сломанные ею, окружавшие меня до того люди были другими и шутили иначе.

Я принёс Юре Михайлику стихи, Белле Кердман - статью об унылой старомодности одесских вывесок, а художнику редакции Саше Ануфриеву - рисунки. Мы разговорились, расспорились. По возрасту нас разделяли всего-то лет семь-восемь. Но они были - довоенные, другие. Спор этот растянулся на пять-шесть визитов. И завершился, с моей стороны, поэмой, разоблачавшей мещанство Михайлика и компании. Сия рукопись имела грандиозный успех в редакции, таскалась из отдела в отдел. И вызывала всюду смех, хотя не относилась к юмористическому жанру. Бэлла Феликсовна Кердман успокоила: штука в том, что всего-то шесть-семь лет назад сюда пришел Юра Михайлик, поговорил с редактором Григорьянцем. И вскоре принёс обличительные стихи, разоблачавшие Ерванта как обывателя.

Со стороны же редакции всё вылилось в статью автора Зыряновой (псевдоним Б. Кердман) "Не хватит ли быть младшеньким" с подзаголовком "Разговор с семнадцатилетним о жизни". С учетом того, что в Одессе издавались не нынешние полторы сотни газет, а только три (четвёртой, "Вечёрки", ещё не было), и что официальные "Знамя коммунизма" и "Чорноморська комуна" в популярности откровенно уступали лёгкой, иллюстрированной, несколько модерновой "Искре", не так уж трудно вообразить эффект. Тем более, не зная о готовящейся статье, я наболтал тогда всякой всячины. И даже заявил, что буду комсомольским пророком.

Трепался, разумеется. В духе шестидесятых. Но в газете это было подано на полном серьёзе. Статья на всю полосу иллюстрировалась моим рисунком. С подписью: "Его автопортрет". Хоть никакой это не был автопортрет, а просто - изображение художника с этюдником на боку, стоящего на ветру (развевается плащ, кружатся листья). Вид сзади. Из чего автор статьи делала вывод: никуда не стремится, просто стоит на ветру. И это был, пожалуй, второй серьёзный урок прессы.

Явившись к редактору без стука и спроса, я бухнулся на его огромный старый стол (Хрущёва уже сняли, горкомы вернули, и газета переехала на Пушкинскую, в большие неуютные комнаты какого-то "Рыбводхоза"). Планировалось отодвинуть с пути секретаршу, нахамить редактору и быть изгнанным навсегда. Но секретарша читала именно тот материал, с "Автопортретом", и улыбнулась мне весьма мило. А редактор как бы ничего "такого" в моём сидении на его столе не увидел. Из-за моей спины вежливо ответил на приветствие и извинился за минутку занятости. После чего, мол, к моим услугам.

Пришлось сидеть, совершенно по-дурацки, на его столе и болтать ногами. А тут ещё в двери постучал и сунулся завотделом рабочей молодёжи. Между прочим, впоследствии весьма известный журналист и общественный деятель. И редактор из-за моей спины сердито велел ему удалиться. "Иди! Не видишь, что ли, что у меня пророк сидит! Потом придёшь!".

В общем, стало ясно, что никакого скандала не будет. И что против этих людей я - уж хорош ли, плох ли, а просто - сопливый щенок. И что старше меня они ненамного - на Великую Отечественную войну. И что они знают что-то такое, что я не скоро узнаю и пойму. И что дело вовсе не в том, себя я нарисовал или вообще - художника. И что шутить насчёт своего пророчества следует поаккуратнее. И самое главное - что они вовсе не собираются меня изгонять из чудесного своего мира. Несмотря на то, что он так странно отражает мой мир, лишенный чудес. Мне очень захотелось постичь правду прессы, отнюдь не во всём совпадающую с правдой жизни.

Это было твёрдым решением выйти в журналисты. И стал я всматриваться в "Комсомольскую искру" настоящим образом. Подзаголовок гласил: газета издаётся с 1922 года. А ведь "Комсомольская правда" издавалась с 1925-го! Так наша-таки старше! И принялся ковыряться я в том прошлом, когда и мои личные предки, родившиеся в конце XIX и начале XX веков, оказались участниками исторических событий. И вроде как на моих глазах зашатался и рухнул Дом Романовых. Счастье демократического переустройства быстро сменилось митинговым хамством, феерическим ассортиментом партий и союзов и праздником на бандитской улице. Но были и новинки. Обвальное рождение партий дало толчок молодёжным союзам. Для нас, нонишних умников, дело привычное. А тогда это было впервые в отечественной истории. СУС - Союз учащихся социалистов, СРМ - Союз рабочей молодёжи. Отдельно солидаризировались кадеты и юнкера. Отдельно - МОРЕВИНТ - Молодой Еврейский Интернационал (впрочем, просуществовавший недолго).

Конечно же, бурлящая молодёжь Одессы, по примеру подогревавших её старших товарищей, желала самовыражаться в прессе. Но полиграфия была штукой дорогой, а политические партии ещё не осознали необходимость овладеть юной стихией. Драка начиналась всерьёз и, попросту говоря, не до сопляков было. И в том, что в конце концов почти все молодёжные союзы города объединились в ССРМ (Союз Социалистической Рабочей Молодёжи) немалую роль сыграла возможность издавать одну-единую газету. И было это дело летом-осенью 1917 года.

В конце семидесятых я, штатный сотрудник нашей "Искры", работал над серией материалов из истории одесской комсомолии. И над пьесой для ТЮЗа (тогда ещё имени Ник. Островского). Всё это посвящалось 60-летию ВЛКСМ. Вот тогда и началась переписка с живыми ещё участниками событий. По-разному называя то издание, они в одну душу утверждали: год рождения одесской молодёжной газеты - семнадцатый. Что я пытался доказать в течение нескольких лет. Увы, круговерть революции и гражданской не сохранила ни одного экземпляра.

Давно уже нет на свете свидетелей и соучастников создания в Одессе-17 молодёжной газеты. Да что там, нет и "Комсомольской искры", первой моей, да и не только моей, газетной любви. Практически все серьёзные журналисты Одессы - "шестидесятники" вышли из этого лона. Кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы тогда, в шестьдесят третьем, я не переступил впервые тот порог. Редактором газеты был сам Ервант Григорьянц, ставший замом ответсекретаря "Литературной газеты" и замом главредактора "Комсомольской правды". Его правая рука, Игорь Лисаковский - доктор искусствоведения, в ЦК КПСС курировал кинематограф страны. Юрий Михайлик - заслуженно известный поэт. Белла Кердман - заслуженно известный публицист. Борис Деревянко создал "Вечерку" и погиб на посту. Его имя носит одна из одесских площадей. Всякий мало-мальски культурный человек у нас знает Евгения Голубовского.

Иных уж нет, а те далече. Но есть "Порто-франко", редакция которой не случайно дислоцирована всё там же, на седьмом этаже издательства "Чорномор'я". Газета создана потомственным искровцем Аркадием Рыбаком. Это живая память об отце, Михаиле Pыбаке, о его товарищах, живых и мёртвых, о настоящих журналистах. Даже название - "Порто-франко", "вольная гавань", - звучит как пароль шестидесятников. Этот терминологический оборот был тогда на устах у многих из них, запросто цитировавших Ильфа и Петрова, Пушкина и Лермонтова, Маркса и Энгельса, Библию и Коран. И много всего прочего, что тогда составляло обычный круг журналистского общения. Не потому ли так светло на душе, когда говоришь или пишешь: "Порто-франко".

Ким КАНЕВСКИЙ.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья