Номер 27 (1173), 26.07.2013

Мы продолжаем публикацию материалов, посвящённых 90-летию старейшей на просторах СНГ одесской молодёжной газеты "Комсомольська iскра".

В "Комсомольську iскру" судьба меня привела в конце семидесятых минувшего, естественно, столетия. В самый расцвет застоя. За ошибку в газете уже не расстреливали, как бывало при Сталине. И даже не сажали. Во всяком случае, в Одессе. Но вылететь из редакции можно было. С "волчьим билетом", то есть с запретом работать в СМИ на всей территории необъятного СССР.

В те времена редакции практически всех одесских газет размещались в издательстве "Чорноморська комуна" (теперешнее "Черноморье") по этажам. "Iскра" занимала седьмой. И журналисты "молодежки" (органа обкома комсомола), переходя в более взрослые газеты (органы обкома либо горкома партии), попросту переезжали с этажа на этаж. Можно было зайти в здание в двадцать лет, а выйти в шестьдесят. Все со всеми были знакомы. И самые свежие анекдоты лично я узнавала в общей очереди за зарплатой, которую выдавали в кассе на третьем этаже.

Это предисловие, так сказать, небольшой ознакомительный экскурс для тех, кто не знал. Или забыл.

О РЕДАКТОРАХ

Кто бы что ни говорил, но газета такова, каков ее редактор. Если он видит цель и ведет коллектив к этой цели, издание цветет, его читают. И, соответственно, на него подписываются.

Не могу сказать, что мне с редакторами повезло. Работать пришлось с Виктором Сильченко и Юлием Шарабаровым. Первый был вынужден уйти с поста после огромного скандала, связанного с пьянкой. При втором "Комсомольська iскра" приказала долго жить.

Кстати, позже, работая в "Вечерней Одессе", услышала от Бориса Федоровича Деревянко: "А я Вите рекомендацию так и не дал. Хотя горком оч-чень настаивал". Сильченко до редакторства в "КI" работал заведующим отделом партийной жизни "ВО". И человек вроде был неплохой (во всяком случае, веселый), и журналист небездарный, но вот до руководителя творческого, то есть обязательно сложного, коллектива не дорос. И Борис Федорович это видел.

"Iскра" всегда помнила своих редакторов, особенно выделяя троих. Безоговорочно, это были Личности. С, увы, трагическими судьбами.

Ерванд Григорянц закончил факультет журналистики Киевского госуниверситета им. Тараса Шевченко. Причем, это был самый первый выпуск журфака. Возглавив газету, сделал ее одной из лучших в Украине. Об Ерванде рассказывала мне Галина Островская, тогдашний литературный редактор "КI". Многие помнят взрывной характер Григорянца, а Галина - его фразу, сказанную на летучке: "Я загипнотизирован правкой Островской". По большому счету, у жесткого редактора была тонкая и ранимая душа, о чем свидетельствует стихотворение, написанное в московский период:

Спят старики и дети,

Тихая, звездная ночь.

Много людей на свете,

Но некому мне помочь.

Были друзья когда-то,

С ними я пил вино.

Хорошие были ребята,

Но это было давно.

Жил я с женою завидной,

Нынче я ей не мил.

Мне пред собою стыдно,

Что я такую любил.

Съем холостяцкий ужин,

Лягу, укроюсь пальто.

Я никому не нужен,

И мне не нужен никто.

Сделав блестящую карьеру (дорос до ответственного секретаря "Литературной газеты"), Григорянц покончил с собой. Говорят, ему поставили страшный диагноз, и он не хотел умирать медленно и мучительно. А диагноз вроде и не подтвердился... Одесские журналисты были в трауре.

Галина Островская, среди прочих, помнит еще один интересный эпизод. Редакция, собравшись в кабинете у Григорянца, отмечала праздник. Немного пили, много говорили. Было жарко. Кто-то попросил тогда еще молодого Бориса Деревянко открыть форточку. Что он и сделал. Но, спускаясь с подоконника, упал в кресло Григорянца. Тут же прозвучал громкий комментарий: "Падок Деревянко на редакторское место!" Посмеялись. Прошло время, и Бориса Федоровича утвердили в должности редактора "Комсомольськоï iскри".

О Деревянко знает вся Одесса. И не только. Этот человек обладал энергией электростанции, освещающей целый город. А еще был работоголиком, которых мало. При нем "Iскра" процветала. Получив статус миллионника, Одесса обзавелась своей вечерней газетой. И, естественно, Борис Федорович стал ее редактором. Вскоре "Вечерка" вышла вперед по всем позициям, она была самой читаемой газетой в области.

Он был убит по дороге в редакцию, о чем, надеюсь, одесситы еще помнят. Во время его похорон по нескольким улицам не ходил транспорт - люди заполнили не только тротуары, но и проезжую часть.

Редактор следующий - Юлий Маркович Мазур. Он встал во главе коллектива в сложный период: "золотые перья", естественно, ушли в "Вечерку". Мазур набирал людей из районок, приглашал неопытных выпускников журфаков, затыкая "кадровые дыры" чем Бог послал. Годами учил, воспитывал, дотягивал до уровня. Многие рубрики и разделы, придуманные Мазуром, продержались в газете до самой ее кончины. При Юлии Марковиче в издание пришла и Вера Семенченко, которая сейчас работает в единственной украинской газете Одесщины "Чорноморськi новини". К слову, не получая зарплаты, поскольку издание находится в трудном положении.

Еще один факт. Когда в стране случилось ГКЧП, "Знамя коммунизма" (теперь газета "Юг") возглавляемое Мазуром, оказалось единственной в регионе или даже в Украине газетой, в пух и прах разделавшей и переворот, и заговорщиков. Чего только стоит "тема дня" "Наши таки да пришли", написанная редактором! Юмор у Юлия Марковича был неподражаемым.

Мазур скончался скоропостижно. Почитай, на улице.

...Будто какой-то злой рок преследовал лучших редакторов "Комсомольськоï iскри"...

О ЛЮДЯХ

Мой коллега и друг Анатолий Мазуренко однажды сказал: "А ведь нам очень повезло, мы работали с великими людьми".

Это правда.

Один из умнейших представителей рода человеческого, встретившийся на моем жизненном пути, звался Николай Омельченко. В "Искре" мне с ним встретиться не довелось. Но какие рассказы о нем жили! Однажды Коля, несколько переборщив в командировке (область щедро поила журналистов отнюдь не березовым соком), опоздал. Его же материал был запланирован в верстающийся номер, то есть шел в досыл. Ситуация аховская: газета в цеху, а на пустое место, отведенное под статью Омельченко, хоть сам ложись, как шутили в нашем секретариате. Работа была такая: каким ты вернулся из командировки, когда будешь писать (а хоть ночью!), никого не интересовало. Досыл - это святое.

Наконец Омельченко прибегает в редакцию и попадает в "десятибалльный шторм". Начальство очень-очень гневается. Коля хватает блокнот со вчерашними записями (в то время мы и понятия не имели о диктофонах) и мчится в типографию. Становится возле линотипистки и НАДИКТОВЫВАЕТ ей ПОЛНОЦЕННУЮ СТАТЬЮ! Линотип - это гибрид печатной машинки и маленькой домны, который отливал строчки в зеркальном отображении, из них-то и версталась газета. Сейчас, конечно, все компьютеризировано...

Тем, кто далек от газетного дела, рассказываю о многострадальном пути обычной газетной статьи. Журналист писал ее от руки, потом машинистка печатала (а в "КI" еще и переводила переводчица, украинский мало кто знал), далее вычитывали литературный редактор, заведующий отделом, ответственный секретарь и наконец заместитель редактора или сам редактор. И только после всего этого ответственный секретарь размечал шрифт и отсылал материал в цех, где его набирала линотипистка.

Попадались мне умники, диктовавшие статьи машинистке. Но чтобы прямо на линотип!

Несколько слов о вычитке. Находились начальники, правящие "под себя". Это мука Господня. Замечено: чем умней и профессиональней редактор, тем меньше он уродует твой стиль. Борис Федорович этого никогда не делал. Он мог заставить статью переписать, объяснив, чего он, собственно, от нее хочет. И не более.

Тут к месту вспомнить шутливую песню Николая Омельченко, которую в свое время распевала вся "Искра":

На деревьях солнышко

Высветило листики.

Чистят о блокнотики

Перья журналистики.

Припев:

Эх, летописцы,

Ручки-самописки,

Мальчики партийные,

Пальчики чернильные!

Поиграли в фактики,

Словно детки в фантики,

По карнизам истины

Бродим, как лунатики.

Припев.

На газетных на полосках -

Чьих-то мыслей отголоски.

Подпись вроде и моя,

Но это я или не я?..

Нет роскоши выше, чем роскошь человеческого общения. Эту истину любил повторять Валерий Хаит - капитан первой одесской команды КВН, нынче редактор юмористического журнала "Фонтан". Думаю, это самый интеллигентный из встреченных мною людей. Такой нежной дружественной опеки я больше не ощущала никогда и нигде. Он с одного взгляда понимал состояние собеседника. Помню, очень меня обидел редактор Сильченко, причем ни за что. Валера нашел единственно верные слова. И принес бутылку красного ("Каберне", кажется), за которой мы обстоятельно поговорили "за жизнь". А хаитовский юмор! Увидев на мне новые босоножки, он сказал: "Хорошие ботинки".

Давно нет Сережи Мерзянина, тогдашнего выпускающего. Парень как парень. Если уж всю правду говорить, то весьма неорганизованный. Но ведь не забывается. У сына - переходный возраст, контакт исчез. Смотрит на меня, как сквозь стекло, и молчит. Сережа видит мои переживания и говорит: "Если сын любит мать, то это пройдет безболезненно, по себе знаю... А твой тебя очень любит".

Дети "искровцев" - отдельная эпопея. Конечно, мы им недодавали: командировки, дежурства, ночные верстки, ненормированный рабочий день, выезды на задания в выходные... Зачастую наши мальчики и девочки просиживали в редакции часами. В столовой издательства обедали, в свободных кабинетах делали уроки. Сережа "курировал" моего сына. По собственной инициативе. И то, что Володя вырос нормальным человеком, верю, зачлось Мерзянину там, куда мы все уходим.

Еще немного о детях. Лена Лескова, выходя из кабинета, говорит своей маленькой дочери: "Если зазвонит телефон, скажи, что я скоро буду". Возвращаясь, видит картину: кроха, стоя над трезвонящим телефоном, без устали повторяет: "Мама сейчас придет... Мама сейчас придет..." Откуда было знать ребенку, как этим аппаратом пользоваться. Чтобы заполучить в квартиру телефон, нужно было не один год простоять в очереди.

Верстаем очередной партийный съезд. Это значит, что на работу я ухожу в 10.00, а возвращаюсь в пять утра следующих суток. Целую спящего ребенка, что-то быстренько ему готовлю, оставляю копейки на перекус в школе, пишу записку и... в койку. Через несколько часов - опять в редакцию, съезд продолжался не один день. Проснувшись, читаю писульку своего третьеклассника: "Дорогая "мама", я уже по тебе соскучился". Именно так: "мама" в кавычках. Он знал, что обращение чем-то выделяется, но забыл, что запятыми. Рассказываю о записке коллегам. Сережа Мерзянин глубокомысленно изрекает: "Ответственный секретарь, конечно, мама относительная".

Все эти бесконечные полосы, забитые никем не читаемыми текстами, вытягивала на себе моя золотая корректура. Сперва приходила так называемая "рыба", то есть сессия Верховного Совета (или партийный съезд) еще не начались, а подробный отчет уже написан. Потом все это набиралось, версталось и вычитывалось. А далее мы ждали поправок. Они шли бесконечным потоком: на странице такой-то в абзаце таком-то вместо слова "аплодисменты" писать "бурные аплодисменты". И в том же духе. Читали, перечитывали, сверяли до помутнения в головах.

Надя Крюкова ездила на работу из Белгорода-Днестровского, не считая это подвигом. Света Овсянникова - тонкая, интеллигентная, всегда сдержанная. Написала свои воспоминания об "Искре" и ушла. Как песню последнюю спела. И почему тогда не писала, могла ведь... От скромности?

Валя Оцупок: расскажи ей с утра анекдот, и она целый день в тонусе. Лариса Парахомовская - бодра, улыбчива, надежна. В нее безответно был влюблен Боря Кузьминский, наш фотокорреспондент.

Машинистка Женя Зицерман. Как-то ее соблазнили большей зарплатой, и она ушла работать на телетайп. В нашем же здании. Однако выдержала недолго, вернулась в "Искру". Возрастного ценза для технических сотрудников не существовало. До самого отбытия семьи в США оставалась в "молодежке". А потом несколько раз приезжала в Одессу и обязательно обходила все этажи издательства, посещая "искровцев".

Ни дня не проходило без шуток. Острословы как бы соревновались. Заходит в кабинет Витя Попов: "Как дела, Людмила Никола... - делает паузу, во время которой гадаю, какого рожна Витя решил меня называть по отчеству, - Ни-двораевна?!"

У меня в то время, действительно, ни жилья не было, ни даже одесской прописки. Все по чужим домам и квартирам. Да и не одна я такая была.

Хохочем вместе.

Художник газеты Игорь Божко с серьезным видом кладет на стол бумажку. Читаю:

"В головi у похмiльного Божка робив трактор. Учора, коли зелений змiй реготав та гупав об пiдлогу та шукав у веселих жiнок попiд спiдницями зайчика, усе було добре. А от сьогоднi зранку: "дир-дир-дир" - i не заводиться. Тiльки трясе руки й ноги, та пiд горло пiдкочуε пiсня. Пiсня про хороше життя, про добрi дiла нашi, про все мiцне й потужне.

- Трактор у мене в головi, - сказав Божко портретовi, що висiв на стiнi, - i не заводиться.

- Пити не вмiεш, - вiдповiв портрет i обригав квартиру".

До сих пор храню кучу писулек, исполненных разными почерками. Рука не поднимается выбросить. Люда Бойко на одном из ночных дежурств, когда приходилось часами просто ждать, написала о Борисе Нечерде: "Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Борисе в туалете".

Великий украинский поэт, лауреат Шевченковской премии (отмеченный ею, как у нас принято, не при жизни) сел за машинку и вскоре предоставил обществу опус:

Итак, сижу и слышу нежный шепот -

То говорит со мною унитаз.

Приобретаю (не спешите!) опыт,

А кое-что утрачиваю... Да-с!

Ах, я теряю, сколько я теряю

В вечерний миг и сладострастный час!

Вот оглянусь, и слава те! - порядок.

Теперь шуми, свободный унитаз.

Шуми-шуми, свободная стихия,

Газетный лист, нашептывай экстаз!

И ягодицы наконец сухие,

И замолчал угрюмо унитаз.

...Газетный лист отбросить не спешу -

Читаю вновь. Я ж для того пишу.

А Витя Попов в ту же ночь сотворил стих, начинающийся такими словами:

Если горе вас гложет,

И настигла беда,

Вам, конечно, поможет

Только Бэ Нечерда.

Он укроет, согреет

Вас в своей бороде.

Приходите скорее,

Люди, к Бэ Нечерде...

Эта глава рискует стать бесконечной. Об "искровцах" можно писать романы. Стоят перед глазами все. Переводчица Лида Павловская - умная, ироничная, острая на язык. Потом были болезнь и преждевременный уход из жизни. Маша Стерненко, тогда тоже переводчик (сейчас корреспондент "Вечерней Одессы"), - золотая ранимая душа. Таня Жакова - надежная, как скала. Героическая женщина. Проработав всю жизнь в редакциях (нынче в "Вечерке"), произвела на свет и вырастила троих прекрасных детей. Толик Мазуренко, который умеет дружить, как мало кто. Люда Погорелова: зашла в кабинет - солнышко засияло. Красавцы- спортсмены Аркадий Рыбак и Саша Федоров. Талантливая журналистка Наташа Воротняк (а фигура! Венере Милосской рядом делать нечего). Валера Барский (теперь сотрудник Национального информационного агентства "Укринформ") анекдоты не рассказывал, а показывал. Кто не видел, завидуйте! Красавица Лена Калугина (живет в Германии) тоже обзавелась тремя детьми, но уже после ухода из редакции. Богдан Сушинский, Лариса Гаврилова, Володя Бехтер, Ким Каневский, Валера Мигицко, Володя Монастырский, Оля Тихая, Славик Ратушный, Наташа Тарасова, Феликс Подгаец... Всех помню. Всех благодарю.

(Окончание следует.)

Людмила АВРАМЕНКО.

На фото Бориса КУЗЬМИНСКОГО:

- "Портрет в интерьере":
Людмила АВРАМЕНКО и Ким КАНЕВСКИЙ.

Великий украинский поэт,
лауреат Шевченковской премии (посмертно)
Борис НЕЧЕРДА.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья