Номер 43 (1483), 14.11.2019

Я люблю политику...

Звучит, как для подавляющего большинства, так и для самого несколько странно: почему вдруг такие страсти — люблю? Не "интересуюсь", не "слежу", не "увлекаюсь", а как-то революционно-романтично, в стиле религиозных фанатиков — "люблю". Но, конечно, не террор, не гражданские и мировые войны, не коллективизацию и голодоморы, расстрелы и депортации люблю. Не всю скопом, а изысканно-выборочно. Ту, которая блистает на приемах, переговорах, визитах, завтраках, обедах. Ту, которая радует глаз улыбками, касанием щек, объятиями, почетными караулами. Люблю ее немую. Еще больше — прошлую. А вершина моей любви — политика кардинала Ришелье в интерпретации Дюма на страницах романа "Три мушкетера"...

Да, что-то сложно разжевываю сокровенное. Придется начинать с простого.

Возьмем любовь к школьной дисциплине. Не к "дисциплине" в смысле порядка на уроках и в коридорах, четкому расписанию, педантизму учителей, ответственности учеников. А "дисциплину" в смысле изучаемого "предмета" — математику, физику, биологию, географию, наконец, историю. Что мы любим в истории? Не задумывались? Я задумался и пришел к выводу, что мне не люба жизнь рабов, крепостных, пролетариев, чиновников, интеллигенции. Я нейтрален к истории техники, экономики, религии, культуры. Мне безразличны, хоть и понятны как человеку, злость, смелость, отчаяние, ненависть бастующих, пикетирующих, свергающих. Мне неинтересно, в каких они условиях живут, работают ли, что едят. Негатив в этих вопросах может вызвать у меня жалость, сочувствие, но не любовь же, в самом деле?! Тогда что же мы имеем в виду, когда говорим (по крайней мере — я), что любим историю? Мы говорим, мы любим в истории ДЕЛО исторических ЛИЧНОСТЕЙ, а не безликих масс.

В начале романа "Три мушкетера" захватил, очаровал гасконец. Однако стремление советского подростка быть похожим на мушкетера ХVII столетия быстро увяло. Идеал дуэлянта в реалии ХХ века не вписывался, но душа требовала героя, и я зауважал Кардинала. Он, конечно, поп, а нас учили, что религия — дурман. Вместе с тем башковитый мужик. Такие фортеля прокручивал — закачаешься! Изящно плел кружева интриг. Интриг?! Это тоже плохо! А если на пользу Франции и короля? Тогда — хорошо! А, к примеру, на пользу советского народа и родной КПСС? Тоже хорошо!

Так я незаметно полюбил политику — ДЕЛО государственных людей. Понятие, которое нельзя потрогать, взвесить, взять на зуб. В бестелесности и силе влияния на массы политика схожа на религию, для многих является религией, и в лице религии имеет единственного достойного соперника.

В школе любил Наполеона, Бисмарка, Черчилля, Ленина, Рузвельта. Прошу учесть, что горизонты познания столь неуловимой материи для сына колхозника были значительно уже, чем для сыновей горожан, не говоря уж об отпрысках столичной интеллигенции. Но я был упорен, и отнюдь не учителя, а четыре библиотеки родной Доманёвки (детская, взрослая, школьная, райкома партии), перерытые мной от пола до потолка, создали "предуниверситетскую готовность".

Исторический факультет Одесского госуниверситета им. И. И. Мечникова явил мне четверку неповторимых знатоков и популяризаторов политической магии. Звезды сошлись так, что любовь к политическим шахматам Макиавелли на втором курсе привила незабываемая Ирина Владимировна Завьялова.

На третьем курсе выдающийся педагог, мой главный Учитель истории Вадим Сергеевич Алексеев-Попов открыл очи на воззрения Руссо, показал, как он влиял на "погоду" в океане Великой французской революции.

Четвертый курс — год Константина Дмитриевича Петряева. Совершенно необычные по стилю, содержанию, манере чтения лекции. Перенасыщенность цифрами. Вначале — надоедает, потом — завлекает. От него впервые услышал чеканное пророчество Маркса: "Существование в центре Европы объединенной Германии сделает войну постоянной европейской институцией".

Пятый курс — праздник по имени Семен Иосифович Аппатов. Новейшая история. Международные отношения. Облик и виртуозность лектора. Сочетание прекрасной реальности с грезами о дипломатии.

Четыре мушкетера, четыре библиотеки, четыре преподавателя. Как не поверить в нумерологию, если цифра "4" прямо-таки тащила меня в политику? Смотрите, и кандидатскую защитил в 1984 году, и пить бросил в 2014 году... Ну пьянку свою широко представил в повести "Пьяная жизнь" и концентрировать внимание на ней не намерен, хотя тема "Пьянка и политика" ох какая козырная! А вот о диссертации сам Бог велел сказать в контексте нашего разговора.

"Борьба большевиков за привлечение офицерства на сторону социалистической революции (февраль 1917 — февраль 1918 гг.)". Так после вмешательства академика Минца звучала тема кандидатской. Заметьте, не солдат привлекали, а ОФИЦЕРОВ. Притом начинали задолго до Октября. В недописанной докторской доказал, что привлекали еще перед революцией 1905–1907 годов. Но это к слову. Главное в другом: тема суперполитическая, и корнями аж в Великой французской революции.

Причем тут она? При том, что Алексеев-Попов рассказывая, как много офицеров пошло с народом тогда, подтолкнул меня к мысли изучить офицерский вопрос в революциях российских. Много чего интересного поведал мой Учитель. Спешу поделиться некоторой информацией с читателями, пока жив.

Оказывается, наш Воронцов, памятник которому на "Соборке", после победы над Наполеоном был комендантом Парижа. Мотивы его неизвестны, но приказал собрать в Париже все, какие только возможно, документы о революции. Собрали. Упаковали. Отправили в Россию. Когда графа царь "посадил" на Новороссийский край — бумаги оказались в Одессе. Короче, на сегодняшний день в Научной библиотеке ОНУ, под боком у отдыхающих в Горсаду, покоится "Фонд графа Воронцова". Не просто фонд, а всем фондам ФОНД — лучшее в мире собрание документов Великой революции. В самой Франции такого нет, а у нас — есть! Драгоценные бумаги. Руководство к действию для р-р-революционеров. "Священные свитки". Вечно радиоактивная политическая пыль.

Алексеев-Попов специально переехал в Одессу из Ленинграда, чтобы работать с документами фонда. Мы, очень небольшая по численности, прослойка студентов — слушателей его семинаров стали потребителями научно-политических озарений преподавателя. Всю жизнь не покидает ощущение, что мы знаем о революциях что-то такое, чего не знает никто в мире...

И еще одна интересная закономерность прослеживается. Я, Олег Дёмин, Коля Шевчук, Юра Требин три года жили в одной комнате общежития. О влиянии на определение моих научных интересов Алексеева-Попова уже сказал. Нынешний заведующий кафедрой новой и новейшей истории ОНУ профессор Демин в кандидатской, в докторской, в монографии анализировал внешнюю политику Англии ХVI века.

Теперь — внимание! Ирина Владимировна Завьялова в год появления Олега на свет — 1948 — защитила кандидатскую на тему: "Внешняя политика Англии в конце ХV — начале ХVI вв."... Скажете: "Всё понятно — порекомендовала". Если бы даже так, тут нет ничего предосудительного. Но точно знаю — не рекомендовала. Тогда остается одно — повлияла.

А заведующий кафедрой истории мировой политики ОНУ Шевчук, подозреваю, тему своей кандидатской "Германский реваншизм в годы фашистской диктатуры" сформулировал не без влияния почитателя германской истории профессора Петряева.

Трое из одной комнаты писали о политике. Четвертый — Юра Требин — проводил политику специфическими методами в Афганистане, изучив, для убеждения сомневающихся, местные языки пушту и дари.

То есть, все мы после истфака стали политиками. Не "историками, преподавателями истории и обществоведения", как записано в дипломах, а "политиками" по факту. Хотя, если уж быть предельно точным, презрительное народное клеймо "политик" временами носил один я.

Постараюсь быть максимально точным в оценке мотивов политических шатаний собственной персоны. Даже слово "шатаний" далось нелегко. Но становлюсь на точку зрения девяти из десяти читателей и понимаю — шатался, голубь ты наш, очаровывался.

Первым приворожил знаком на челе Горбачев. Близок был "губошлёпством" с почти доманёвским акцентом. Да на фоне полунемых "кремлевских старцев", да со свежим, "забугорным", ветерком перемен! "Перестройка" — так в 1985 году назвал я стенную газету факультета физического воспитания Оренбургского педагогического института, которую придумал и курировал в качестве заместителя секретаря парторганизации факультета.

В 1986 году пошел еще дальше — записал на магнитофон доклад Горбачева на ХVII съезде КПСС и включал запись на семинарах по истории КПСС. Показалось мало — написал статью в газету "Правда". Предлагал дать дорогу гуманитариям к первым должностям в партийно-государственной иерархии. Статья не понравилась, меня вызвали в отдел науки обкома и мягко пожурили.

Неожиданно избрали секретарем партийной организации кафедр общественных наук. Дружно проголосовали ветераны-орденоносцы. На партсобраниях шельмовали, разумеется, Горбачева, но, представьте себе, усердствовало не более трети "старой гвардии". Треть — защищала. Треть — колебалась. Говорили: "Андропов не успел, может, "Меченый" что-то сделает. Дальше так жить невозможно...". Заведующий кафедрой истории КПСС, бывший секретарь горкома партии, Полищук горой стоял за перемены. Доцент кафедры, бывший ректор института Лосев, по виду дремучий ретроград, постоянно ходил с толстыми журналами "Новый мир", "Октябрь" или "Знамя" под мышкой. Их страницы захлестнул поток еще вчера запрещённой литературы.

Настоящим амфитеатром битвы нового и старого стал Кремлевский дворец съездов, где в мае-июне 1989 года проходил Первый съезд народных депутатов СССР. Для меня лично чрезвычайно важно место, с которого я наблюдал за съездом. Тут не обойтись без деталей.

Весной 1987 года мы обменяли Оренбург на Одессу, поближе к моей родной Доманёвке, и я начал работать в Институте связи. С января по июль 1989 года повышал квалификацию в Киевском университете. Институт повышения квалификации (ИПК) при КГУ был одним из центров переподготовки союзного значения. Там "повышались" гуманитарии со всего Союза и всего социалистического зарубежья. Полгода! Это вам не какая-то "шарашкина контора". Ну, кто был — тот в курсе...

И вот, когда до "дембеля" оставался месяц — съезд! Занятия закончились. Народ переместился в холлы общежития к экранам телевизоров. Запомнились трое — Собчак, Горбачев, Сахаров. Нет, было много и других. Например, с Украины — Черняк, Яворивськый. Но эти трое, это что-то! Собчак блистал. Горбачев солировал, Сахарова топтали.

Самыми неистовыми "болельщиками" были трое из Одессы — Варзацкий, Касилов, Ковальчук. Однокурсники истфака ОГУ. Автор и уже покойники. Четвертый однокурсник — Глеб Павловский — вещал из Москвы в качестве одного из комментаторов. Завидев его, мы орали: "Глеб, давай! Мочи их!". Одесситов уважали и побаивались.

В чем была политическая эксклюзивность телезрителей ИПК? Во-первых, в том, что то был "соцлагерь" в миниатюре. Во-вторых, слушатели были учеными, изучавшими различные аспекты политики. То есть публика подкованная, в теме. И наблюдать за таким редким, даже РАЗОВЫМ, срезом общества было крайне поучительно и очень полезно.

С самого начала курсов натужно выдавливали из себя улыбки поляки. Мы списывали холодность на гонор. И вдруг, 25 мая, поляки в первом ряду у телевизора — смотрят открытие съезда. Смеются, постоянно оборачиваются назад, следя за реакцией холла. Что за чудеса? Все прояснилось 5 июня, когда "Солидарность" во главе с Валенсой, победила на парламентских выборах в Польше. Как они носились по этажам, заливая всех водкой! Как обнимались с чехами, не сомневаюсь, знавшими о Гавеле, ставшем в конце года президентом Чехии. Да, знаковым для судеб стран социализма стал уже далёкий 1989 год...

(Окончание следует.)

Валерий ВАРЗАЦКИЙ.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья