Номер 22 (1316), 17.06.2016

22 июня 1941 года - день, который навсегда отложился в памяти тех, кому довелось его пережить...

Ярослав Подоляк: "В конце мая 1941 года, окончив второй класс, я вместе с матерью уехал в Арциз, к отцу, который после финской войны служил при штабе 51-й Перекопской стрелковой дивизии. Отцу была предоставлена светлая комната одноэтажного особняка, который раньше принадлежал священнику. Другую комнату занимала молодая пара - младший лейтенант Правда и его жена, весёлая Наталка. Кухня у нас была общей.

К нашему приезду отец купил шкаф, кровати, стол, стулья, трюмо и кухонную посуду. Когда мать спросила отца, надолго ли мы к нему приехали, он ответил: "Навсегда! Будем здесь жить и воспитывать нашего сына".

Но мечтам о мирной жизни не суждено было сбыться - грянула война! Ночью 22 июня наш дом задрожал от взрывов. Отец вскочил, надел форму и уже на бегу крикнул: "Это война. Собирайте самые необходимые вещи для отъезда. Я - в штаб. Скоро приеду за вами".

Мы с мамой выбежали на улицу. Недалеко от нашего дома находился железнодорожный вокзал, который бомбили самолёты с крестами. Горел вокзал, убегали люди, раненый красноармеец попросил сделать ему перевязку. Бинтов у нас не оказалось, мама схватила чистую наволочку, разорвала её на ленты и перевязала раненому руку повыше локтя. Вскоре подъехала машина, в кузове которой уже лежали обожженные и раненые люди, и красноармейца увезли вместе ними. От вокзала бежали люди, спотыкались, падали и кричали. Они находились в шоке, не понимая, почему их убивают. Мать увела меня в комнату, чтобы я не видел этого ужаса, но он всё-таки запомнился на всю жизнь.

К 10 часам утра за нами приехал автобус. Рядом с водителем сидел отец, ему поручили вывести семьи командного состава в Белгород-Днестровский. Женщинам сказали, чтобы они взяли с собой еду для детей и только один чемодан с самыми необходимыми вещами. Кто-то успокаивал, что как только кончится провокация, сразу же все вернутся в свои квартиры. Но это была жуткая ложь.

Мы направлялись в Аккерман (Белгород-Днестровский). Наши автобусы обгоняли людей, которые, спасаясь от фашистов, уходили в неизвестную эвакуацию. До косы Белгород-Днестровского лимана мы проехали спокойно, но как только автобусы вышли на песчаную косу, с одной стороны которой было море, а с другой - лиман, мы услышали вой пикирующих самолётов с белыми крестами. Деваться нам было некуда, дорога узкая, вокруг ни дерева, ни кустика. Отец прокричал: "Воздух! Все под машины!" В панике женщины заметались вокруг машин, дети заплакали... Румынские лётчики, увидев разбегающихся в панике женщин и детей, не стали стрелять, взмыли вверх и ушли...

На вокзале Белгорода-Днестровского отец посадил всех женщин и детей в пригородный поезд, дождался, когда он тронется, а затем вернулся в штаб дивизии. В Одессу поезд пришёл ночью... А утром мы сели в первый трамвай и приехали на Ярмарочную площадь, к бабушке, которая уже не надеялась увидеть нас живыми. Сразу же в нашу квартиру прибежали соседи, чтобы узнать, что творится в Бессарабии, где немцы и нужно ли одесситам бежать из города. Я вышел во двор и стал рассказывать мальчишкам о том, как немцы бомбили Арциз и чуть было не попали в наш дом, как нас атаковали румынские самолёты на Белгород-Днестровской косе, и как мы с мамой сидели в бомбоубежище, пережидая ночную бомбардировку одесского вокзала. Среди ребят я стал знаменит - в начале войны я мог трижды погибнуть".

Ревекка Фрумкина: "Той весной мой отец много болел, потому мы долго не могли переехать на дачу. Наконец решили, что переедем 21 июня. А дня за два до этого к нам зашла соседка, Матрена Захаровна - вдова, растившая дочь Лиду, замечательной красоты девочку немного старше меня, учившуюся музыке.

Она сказала, что собирается с Лидой к родственникам в Белоруссию. Папа разгладил свернутую вчетверо "Правду" и показал Матрене Захаровне в правом углу первой страницы небольшую заметку. Заметка называлась "Опровержение ТАСС". Там было сказано, что все сообщения о том, что на наших западных границах наблюдается сосредоточение немецких войск, - ложь и провокация. Я в этот момент стояла за папиной спиной и потому на всю жизнь запомнила эту газетную страницу и папины слова: "Не езжайте, Матрена Захаровна. Это война".

Тем не менее даже отец не думал, что все случится так быстро. 21 июня мы наконец-то переехали на дачу. Тогда еду готовили на керосинках, и потому из города, кроме кастрюль, тазов и прочей утвари, везли керосин в огромных, почти в мой рост, оплетенных бутылях. Утром папа пошел за покупками, но вскоре вернулся и сказал, что у кого-то громко работало радио и что-то такое он услышал, из чего следовало, что вроде бы будет выступать Молотов. Узнать что-нибудь более определенное можно было у нашего соседа, у которого был радиоприемник. Папа взял меня за руку и мы вышли из калитки. Не успели дойти до соседской дачи, как на дороге появился запыхавшийся человек в берете, который на бегу крикнул папе, что и когда немцы бомбили.

Поворачиваясь, чтобы вернуться домой, папа сказал мне: "Ты, пожалуйста, не огорошивай маму". Что происходило дальше в этот день, я совершенно не помню".

Алла Жданова: "Я всю войну прожила с мамой в Москве. Отец был на фронте. Моя мама работала в научно-исследовательском институте и сутками пропадала там. А меня, малышку, отводила в детский сад, где такие же дети, как и я, находились иногда по нескольку дней. Но, несмотря на тяжелое военное время, в детском саду за нами ухаживали, с нами занимались, кормили, хоть и не очень разнообразно, но кормили. Для нас, детей, в ту пору настоящим деликатесом был тонкий кусочек чёрного хлеба, намазанный рыбьим жиром и посыпанный солью.

Детей было много, и в спальне все не умещались. Поэтому ставили деревянные раскладушки прямо в столовой. Мама ездила с сотрудниками института на копку противотанковых траншей, а вечером спешила за мной в садик. Голодали, недоедали, болели. И мама с женщинами ходили на "промысел". Они встречали идущие трамваи, переделанные в грузовые, везущие картофель, репу, турнепс. На полном ходу забрасывали металлические крючья, чтобы хоть что-то зацепить и вытащить из кузова трамвая. Вокруг нашего дома были красивые газоны. И вот эти газоны люди распахали и сделали себе огороды, рядом с домом. Но этого не хватало, и институт выделял своим сотрудникам участки земли за городом. И мама с маленьким ребенком ездила, как и сотни женщин, за город обрабатывать эти участки. Все эти работы проводились в относительно спокойные дни, когда не было обстрела. В момент же обстрела, а это было довольно часто и продолжительно, сосед наш по квартире дядя Жора хватал меня и бежал со мной в убежище в подвал. Снаряды рвались повсюду.

Рядом с домом был чудесный сквер, куда мы ходили гулять. После очередного налёта вражеской авиации он был весь раскурочен, несмотря на то, что в небе постоянно висели аэростаты. У мамы была подруга Клава. Она работала в милиции. Я её очень любила. Она приходила к нам всегда в форме милиции и мне обязательно приносила или конфетку или кусочки пиленого сахара. Однажды мама пришла и сказала мне: "Аллочка, в наш гастроном привезли муку. Надо пойти вдвоем, чтобы побольше взять". Мы пошли. Вокруг гастронома была километровая молчаливая очередь. Люди стояли с детьми, даже с грудными. Стояли старики, облокотившись на свои палки, а кто и на костыли. Стоять приходилось долго, по нескольку часов. Но все стояли и верили, что им достанется хоть немного. И долго ещё сохранялся на моей детской ладошке номер, написанный чернильным карандашом".

Эсфирь Баренбойм: "22 июня было воскресенье. Мы пошли во двор развесить зимнюю одежду, чтобы она проветрилась, как вдруг наши соседи закричали: "Идите домой, идите домой! Война началась!" Мы прибежали, когда по радио уже начал выступать Молотов. Он сказал, что на нашу страну было совершено вероломное нападение и что мы объявляем войну. Подробностей он почти никаких не сообщил, и мы не сразу осознали, насколько все серьезно. Молотов закончил говорить, соседи ушли к себе, а мы к себе.

Потом мы поехали проведать нашего близкого друга, который лежал в больнице. Они там уже тоже, конечно, все знали, и мы поговорили о том, как все это будет. Все это непонятно, думали мы, но очень скоро, конечно, все закончится, и ничего особенного не случится.

В понедельник муж ушел на работу, а я осталась дома. По радио ничего больше не говорили, после сообщения Молотова была тишина. Видимо, все были растеряны. Потом мы узнали, что в это время уже бомбили города и шла война".

Материалы подготовил Андрей РАЙКОВ.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья