| |
|
Номер 2 (1148), 18.01.2013 "И ВЕЧНОСТЬ ЗОВЕТ НА КРЕСТИНЫ..."Попробуйте найти свое место в русской поэзии, если вас зовут Марина. Хочешь не хочешь, а ассоциации возникнут как бы сами собой. А если вдобавок к этому имени у вас еще и фамилия не какая-нибудь, а Хлебникова, то такое сочетание прямо-таки провоцирует на скептические комментарии. И надо быть не просто сочинителем, версификатором, а истинным Поэтом, чтобы получить право гордо нести столь обязывающие имя и фамилию. Одесской поэтессе Марине Хлебниковой удалось доказать свое право на особое место в русской поэзии. Правда, и цену пришлось заплатить высокую... В биографии любого мало-мальски значимого человека всегда интересно отыскать истоки зарождения главной страсти. У поэтов призвание, как правило, проявляется достаточно рано, "года в два", как писал Б. Пастернак, когда сразу "от мамки рвутся в тьму мелодий". Правда, самого автора этих строк поэтическая муза посетила намного позже, однако перед этим несколько лет он уже погружался в "тьму мелодий", занимаясь музыкой. А вот у героини нашего рассказа ни в детстве, ни в юности абсолютно ничего не предвещало наличия поэтического дара. И стихи вырвались наружу в 26 лет, неожиданно не только для близких и друзей, но и для нее самой... Ни с того, ни с сего острым ребрышком режется мир там, где темень и пыль, где паук мастерит паутину из медвежьих углов да из черных прокуренных дыр пробивается Слово, и Вечность зовет на крестины...
Считается, что поэты с трудом признают чье-то лидерство (если вообще способны на такое). Об этом писал еще Блок: "Там жили поэты, и каждый встречал друг друга надменной улыбкой". Но случай с Мариной был особым. - Она была на голову выше всех нас, - вспоминает ильичевская поэтесса Светлана Полинина, занимавшаяся в студии вместе с М. Хлебниковой. - Мы чувствовали, что это было Настоящее. Самое удивительное заключалось в том, что у молодой женщины не было никакого периода ученичества. Она сама признавалась, с некоторым даже удивлением, что до 26 лет не сочинила "ни одной стихотворной строчки, все интересы - в диаметрально противоположной области"... Марина Сергеевна Демина родилась 26 декабря 1958 года в Одессе. Отец, Сергей Иванович, из коренных одесситов, капитан дальнего плавания, затем профессор Одесской морской академии. Мать, Аза Романовна, преподавала русский язык и литературу. Она вспоминает, что дочка с детства очень любила книги и читала их запоем. Книги были самые разные; сперва предпочтение отдавалось сказкам и приключениям, потом пришло увлечение более серьезной литературой - о науке, технике, морях и океанах (дочь моряка все-таки!), об искусстве, музыке, живописи. Любила Марина и стихи, особенно Пушкина и Лермонтова, многие знала наизусть. Учеба ей давалась легко; все годы была круглой отличницей, в принципе, могла с равными шансами поступить в любой вуз. Родители предполагали, что она выберет гуманитарную стезю; тем более что училась музыке, живописи. Но Марина решила пойти по стопам брата Игоря - специалиста по компьютерной технике, и в 1976 году стала студенткой Одесского политехнического института (факультет вычислительной техники и промышленной электроники). Студенческие годы были точно такими же, как и у многих тысяч других. "Учеба и отдых... море, молодежные походы... учебная практика... дружба... увлечения... любовь...", - пишет, вспоминая о дочери, Аза Романовна. А любовью Марины оказался Сергей Хлебников - тоже сын морского капитана, страстный яхтсмен. Правда, этого увлечения своего возлюбленного Марина (при всем желании) не могла разделить. Будучи дочерью капитана и любя море, она плохо переносила качку. Впрочем, любви это не могло помешать, и на третьем курсе Марина Демина стала Хлебниковой. Не в дуэльном огне, не в бряцании шпаг, не в крови кулаков среди сальных рож, не в бою одиночном, где каждый - враг, под крылом пиджака ты меня спасешь. От уколов, насмешек, шипенья вслед заслонишь и, не тратя на них речей, всем обидчикам, верю, ты дашь ответ: "Эта женщина спит на моем плече!"
Но, как писала Марина в своей автобиографии, "оказалось, что
этого мало. Остаются какие-то внутренние раковины, пустоты,
которые требуют заполнения - иначе озвереешь". И тут в ее жизнь
ворвалась поэзия...
Еще не доросла до пониманья истин, уже не дорасту до счастья мятежа, до схимы, до вериг, до книг Агаты Кристи, но - Господи спаси! - как мается душа! Как мается душа, как спорит с жадным телом, как хочется в круиз по благостным местам, как режутся слова корявой правдой дела, и устрицы во льду не просятся к устам... Мешаются слова неродственного ряда, и маятника ход ни тише, ни скорей... Уйдя от райских врат, не сунусь в двери ада, и Вечность буду я стоять между дверей... Не всем же дорастать до пониманья истин, до схимы, до вериг до счастья мятежа... Под Лениным себя давно никто не чистит, но - Господи спаси! - как мается душа! Она сразу стала писать набело, сразу обрела свой голос. Ни у кого не училась, кроме самой Поэзии. Об этом точнее всего сказано у Владимира Соколова: Нет школ никаких. Только совесть Да кем-то завещанный дар, Да жизнь, как любимая повесть, В которой и холод, и жар. А "холода и жара" хватало. И не столько в личной жизни, сколько в том, что творилось вокруг. Середина 1980-х - это острое ощущение необходимости перемен, которое владело тогда каждым мало-мальски думающим человеком, и что не могло не отразиться в стихах. Что с нами происходит, господа интеллигенты, в некотором роде? Мы хлещем спирт отнюдь не по породе... Что с нами происходит, господа? Клеймо позавчерашнего суда предчувствуя на будущем исходе, мы не творим сегодняшних мелодий... Что с нами происходит, господа? И сквозь стекло забытого пруда бесследно, легким всхлипом мы уходим, как поколенье лишнее в природе... Что с нами происходит, господа?!. Когда Марина начала готовить к печати первую книгу своих стихов, оформление к ней сделал известный одесский художник Геннадий Гармидер - один из немногих искренних и истинных друзей поэтессы. Дружили они давно, хотя первая встреча была случайной. В мастерскую к Геннадию и его жене, тоже художнице, Светлане Крижевской Марину привел общий знакомый. В беседе выяснилось, что Марина пишет стихи, хозяева попросили их почитать и...  - Это была любовь с первого слова, - вспоминает Светлана Крижевская. - Настоящая высокая поэзия, безупречная по форме и по содержанию, к тому же она их великолепно читала. И в дальнейшем, когда она приходила к нам, как только открывалась дверь, я сразу просила: "Мариночка, почитай"... Поэтический дар молодой одесситки оценили и в Москве. В 1987 году она поступила в Литературный институт имени Горького, в семинар профессора В. Дементьева. Училась заочно, дважды в год ездила из Одессы в Москву на экзаменационные сессии, была отличницей и тут - как в школе и политехе. В качестве дипломной работы подготовила сборник стихотворений "Проверка слуха". - Странно называть разговор о первом сборнике стихотворений поэта защитой диплома, - пишет известный поэт Кирилл Ковальджи, - я участвовал в обсуждении творчества, и оно, это обсуждение, было, слава Богу, весьма успешным. Сборник М. Хлебниковой был принят в издательстве "Московский рабочий", но развал СССР изменил эти планы. При жизни эту книгу она так и не увидела. Тем не менее в июле 1992 года, сразу же после окончания института, Марину приняли в Союз российских писателей. Случай уникальный, ибо обычно в члены писательских союзов принимают тех, кто уже имеет опубликованные книги. "Вступительным взносом" М. Хлебниковой была всего лишь рукопись, но талант был слишком очевиден. Кирилл Ковальджи, в студии которого начинали такие литераторы, как Иван Жданов, Александр Ерёменко, Юрий Арабов, Нина Искренко, Алексей Парщиков и другие, не скрывает восхищения стихами своей почти землячки (сам поэт родом из Белгорода-Днестровского, меньше, чем сто километров от Одессы). - Мастерство в поэзии - не ремесло, а преодоление ремесла, - пишет он. - Думаю, это чувствуется по стихам Марины. У нее рано выработалась свобода владения словом, окрепли выразительность и своеобразие. А кроме того, энергия, темперамент, чуткость совести. И ощущение культурного пространства, преемственности и той истории, которая творилась у нас на глазах. Империя втянулась в берега, Окончены великие походы, И воины спроважены на воды, А лошади - в альпийские луга. Пал Император - деспот и тиран, В провинциях орудуют шакалы... А стольких вин из самых разных стран Империя вовеки не алкала! И, отупев от кликов и речей И нахлебавшись вдоволь братской розни, Горластый раб, что нынче стал ничей, Уже мечтает о хозяйской розге. Но культурное пространство, которое было для поэтессы питательной средой, распадалось на глазах. С одной стороны, стало больше возможностей печататься: в российских журналах и газетах "Смена", "Юность", "Московский комсомолец", "1 сентября" и др., в "Новом журнале", издающемся в Нью-Йорке, не говоря уже об одесских изданиях - "Всемирные одесские новости", "Одесса", "Дерибасовская-Ришельевская", "Горизонт"... На стихи Марины даже начали сочинять песни. Но, с другой стороны, с пугающей быстротой оскудевал окружающий творческий ландшафт. Это было заметно хотя бы по публике премьерных спектаклей местных театров; в начале 1990-х она радикально изменилась буквально за три года. Оставшимся же было не до стихов. И даже далеко не все из тех, кто казался друзьями, воспринимали Марину как поэта. И совсем не приняло ее местное литературное начальство. А ведь душа поэта так ранима... Непросто было и в семье; не зря ведь говорят, что яхтсмен - это не увлечение, а диагноз. Отжатый линией прибоя, ты даже в мыслях не со мной: азартно ждешь начала боя, а я прошу быть легким бой!.. Я постою еще немного и посмотрю на хрупкий след - твоя любовь, твоя дорога, а мне туда дороги нет! Мы в духе времени, ты видишь, но все же чуть тревожно мне: твои дела - дела твои лишь. Мои дела - мои вполне... Марина начала метаться. С работы она ушла - на творческие хлеба. Работала много - помимо стихов, сочиняла повести, рассказы, пьесы, сценарии. Были попытки заняться журналистикой, но в редакцию устроиться не удалось, а гонорары в провинциальной прессе слишком скудны, чтобы всерьез говорить о каком-то заработке. При таком состоянии больно задевали даже мелочи. Однажды директор Русского драмтеатра предложил написать новогоднюю пьесу для антрепризного спектакля. Сочиняла Марина вместе со своим товарищем, проделала львиную долю работы, представление имело успех, его даже вывозили в Штаты, но на афише первой стояла фамилия соавтора. Формально все было правильно - по алфавиту, но обидно. Потому она так ценила общество тех, кому была интересна как художник. - Марина была очень ранимая, - вспоминает Геннадий Гармидер, - к нам она любила приходить, потому что для нас она всегда была именно Поэтом, и мы могли ее слушать хоть до утра. Но таких было совсем-совсем немного. - Как-то мы сидели у Марины на кухне, пили чай, - вспоминает Светлана Полинина. - Речь зашла о том, как и из чего рождаются стихи. Марина сказала, что у нее такое чувство, будто вдруг открывается некий кран, и из него течет Нечто, что приобретает форму стиха. "Но, - добавила Марина, - у меня иногда возникает такое ощущение, что однажды этот кран вдруг закроется. Совсем". - У Марины всегда было болезненное восприятие своих проблем, - признает Сергей Осташко, - очень низкий болевой порог. Мы несколько раз говорили с ней на эту тему, но в какой-то момент никого из друзей не оказалось рядом. 6 декабря 1998 года Марина уехала на дачу. Там все и произошло. До сорокалетия оставалось всего 20 дней... Стихотворный сборник Марины Хлебниковой вышел уже после ее смерти. А потом - отдельными томами - проза и пьесы. Издание книг стало возможным благодаря мужу Сергею. Предисловие к ее поэтическому сборнику написал еще при жизни Марины Кирилл Ковальджи. Но, когда узнал о ее трагической гибели, изменил финал и закончил его такими строками: "Марина... Это имя вызывает невольные ассоциации с великим женским именем в русской поэзии двадцатого века и - что самое страшное - перекликается с ним трагической гибелью... Новый век настал без нее, но вот они - ее стихи, ее произведения в новом веке, вот живая книжка, биение живого сердца, встреча с читателями, перекличка душ, долгая память. Радость и боль: Марина Хлебникова останется молодой навсегда". Мы сидим в мастерской Геннадия Гармидера, и его супруга читает Маринины стихи... ...и боль отпустила и стала терпимой... Сегодня - я тонкого волоса легче, лишь теплые токи тревожат мне плечи... Взлетаю!.. Прощайте!.. Я мимо!.. Я - мимо... Беспечных, усталых, безумных - я мимо, я мимо домов, где идет пантомима, я мимо рисованных рощ и оврагов, я мимо владений и мимо бараков - туманом, дыханьем, дымком сигаретным взлетаю туда, где ни зла, ни запретов! Туда, где порвутся последние нити... Но вы - дорогие - живите! Живите!.. Финальная строчка обрывается рыданием... Александр ГАЛЯС. Гравюры Геннадия ГАРМИДЕРА.
|
|
||||||||||||||||
|
| ||||||||||||||||||
)
Журналист Сергей Осташко вспоминает, как однажды в
литературную студию Ильичевска известный одесский яхтсмен
Сергей Хлебников привел молодую красавицу и, слегка смущаясь,
сообщил, что его жена начала писать стихи, и хотелось бы
услышать мнение знатоков. Знатоки, на счету у которых уже были
опубликованные сочинения, отнеслись к предстоящим слушаниям как
к своего рода аттракциону, готовясь всласть поиронизировать; о
чем могут писать молодые красивые девушки - о несчастной любви,
конечно, и понятно, что это будут за стихи. Однако уже через
несколько минут иронические улыбки сошли с их лиц; это была
Поэзия даже по большому счету. Ошеломлен был и руководитель
студии - известный поэт Владимир Домрин.
Через год после свадьбы родился сын, и пришлось
совмещать обязанности жены, матери и студентки. Было непросто,
но вуз она окончила, как положено, через пять лет после
поступления, да еще и с "красным" дипломом инженера-
программиста. Назначение получила хорошее - на крупный завод
"Электронмаш", в специализированное конструкторское бюро, где,
по ее собственному выражению, "довольно быстро стала наращивать
инженерные мускулы" - инженер, старший инженер, инженер высшей
категории... Казалось бы, чего еще желать молодой, красивой,
успешной на работе и счастливой в семье?!
