Номер 35 (522) , 1.09.2000

К оглавлению

Черно-тягучая ночь. Серебристое море кряхтя устраивалось поудобнее и чувствовало себя в Одессе, как старый бездельник дома. Желтый монах дышал животом внутрь себя. Зеркало луны корчилось в выщербленной улыбке - зубов да-авно не было.

Валик наслаждался минеральной водичкой. Горячий воздух жарко обнимал, плодя миражи - оазисы расцветали и гасли: корабль пустыни мерно шел, растворяясь в песках... обнаженные животы дочерей Аравии раскачивались в волнах шелка... сверкала дамасская сталь кончара.. черная ночь жила над Молдаванкой, той старой... уже давно советской, пенсионерочной Колонтаевской, той старой...

Олле лыгн. Все врут. Советский власть. Крепок и... Дедушка поерзал, чтобы было мягче - это надолга - внук не засыпал: свет не была - темно; поздно, но этот рих не хотел спать. Он хотел слушать про Береле.

- Я скажу так... Когда я был мал... нет, чуть больше... И вот дружил... с один мальчик... Который звали Береле... Он был... как хулиган... Был с ним поэтому интересно...

Истории про Береле неторопливо шли, неспеша; текучие - они журчали и не могли закончиться.

Береле шел - он был очень храбр...

И вот за ним бежал хозяйка мельниц... Мельниц - это там, где мука мелется, и будет хлеб.

Арбуз был целый... вагон, а Береле...

Дорога длинный, жаркий день - Береле устал...

Береле не вырастал, а продолжал жить: весь мир сам по себе, а Береле там, где речка Синюха, Голта и Ольвиополь, где арбузы... кавуны были возами и кучами... И там вдалеке были Одесса и синагога Бродского, и покупные пирожные, и знаменитые налетчики...

Береле не рос. И я забыл про него. А сейчас вспомнил. Какой он? Я не помню. Прошло время - вспомнилось имя... и все.

Острый силуэт... птица, прыгающая птица с хохолком... Мальчик, идущий... Куда он шел? И он идет, еще идет, раз я его вспомнил!..

Береле стоял на распутье, смотрел круглым птичьим глазом... Еще не было революций... Ничего не было, кроме речки Синюхи и херсонских арбузов.

Дедушка вырос и выжил... И пережил... Много текло времени, песка, воды. Был песок, и остался песок, а вода просачивалась сквозь него, а песок темнел от нее и светлел, высыхая.

Воздух задрожал, колеблясь; столбы мироздания дрогнули; черно-золотые вагончики радостно побежали, гудочками рассказывая о своем хорошем настроении; земля качнулась к небу, назад; качели скрипели, дрожа в напряжении - земля и небо, огонь и вода - маленькие рельсики, шлагбаумчики, очень маленькие колесики.

Ночь ночей. Черная - а шварце - ночь... Еврей идет по дороге... Кто он, какой он?.. Идет человек ночью по дороге. Да, он один! Ни злых и ни добрых людей вокруг. Маленький человек семенит по дороге в кромешной тьме куда-то вперед...

Демоны кружатся в воздухе. Вверх и вниз, вверх! вниз! Бурунчики крутятся, визжат.

По дороге едет огромная машина. Чудовищные фары рыщут по черноте. Шуршат шины. Мрак. Мрак. Мчится огромный автобус из ночи в ночь. Разрезается, рвется ветер, и свистит он со злобой вслед - поздно. Гонятся черно-розовые облака друг за другом, а внизу темная тень со страшно сверкающими глазами несется по земле...

Тот человек, который брел, смешно семеня по дороге, теперь едет в этом самом огрмном автобусе. Все сидят, и только он почему-то стоит, держа на весу большую старую сумку с поломанной змейкой. Эта сумка, как пасть динозавра, зияет черной дырой - там пустота. Все сидят и смотрят с напряжением в сторону. Им болят шеи, так они не хотят смотреть на того, стоящего...

Он - один - сам по себе, а остальные - это общество, которому он неприятен. Чужой, безобидный - исторгните его!.. Но нельзя... Исторгните из стада его!!!... Почему...

Мертвая тишина в гигантском автобусе. Бледный свет зеленовато фосфорицирует и лица пассажиров яркого трупного цвета. Никто ничего не говорит, все напряжены и ждут проверки. Все, кроме одного. Этот, также, по-прежнему, один со своей голодной сумкой...

Трое, с виду обычных людей, неслышно разговаривают друг с другом. Они - даже больше, чем обычны. От них тянет холодом. Опасные люди. Может, это - бандиты, а может, разведчики?.. Убийцы! Нет, нет... Честные контрабандисты. Какие-то они страшные.

Один из киллеров подходит к еврею с сумкой и бросает прямо в ее разинутое чрево какой-то пакет. Молча смотрит, как это исчезает внутри, затем на того, кто стоит с этой удивительной сумкой; потом показывает ему пистолет. Возможно, это... маузер... или парабеллум... мушкет... зажигалка... Пистолет большой и черного цвета. С такими, из резины или дерева, тренируются, разучивая приемы дзюдо; раздается щелчок... входит обойма... на ствол накручивается глушитель; тихо чпокает что-то в край кресла, и возникает в спинке круглая дырка.

Человечек молчит - хочется за него спросить: - Что это? Почему ты мне это кладешь? - слова застревают в голове. Этот, с пистолетом, ничего не говорит, однако явственно режет уши скрежет его голоса: - На тебя не обратят внимания. -

Длинная пауза. Автобус по имени Левиафан останавливается. Визжат тормоза. Сами по себе. Огромная машина стоит. Давно. А тормоза визжат. Долго. Горит в салоне тусклый свет. Пассажиры старательно смотрят в никуда.

Незаметный человечек с тяжелой сумкой встает и выходит. В последний момент, не понимая, что происходит, ему кто-то рукой еще что-то запихивает в карман. Идет во тьму; слышны шаги. Черный он, черная темнота, черные деревья, черное небо, черная дорога.

Невероятно большая машина уезжает. Идущий достает из кармана то, что ему туда положили. Прощальная вспышка фар. Он держит в руках орден Ленина. Рассматривает его. Ночь.

Вырезанные фигурки из бумаги бегут, летят по черно-лиловому бархату. Аксамит. Рытый бархат. Мнется бумага. Грязные фигурки сыплются в ведро... падают... туда, где нет дна...

Домик. Аккуратненький, пряничный, леденцовый... Кирпичики из розовой пастилы. Шоколадные карнизы; трубочки с кремом - не водосточные.

Его находят каким-то образом те, из автобуса. Залезают в сумку, забирают то, свое... Как-то он дошел, перешел, доехал...

Блондинка - кукла Барби - везет его на красной яркой машинке. Яркие красные губы. Дивное неживое личико. Едет по черной дороге. Везет зачем-то пассажира. Пересекает белую меловую черту. Границу.

Уезжает красное купе на колесах. И вот эти, в черных плащах. Смотрят на него, говорят на него: не идиот, но странный, как бы идиот. Не трогают. Забирают свое. Все в целости и сохранности.

Трое в черном гуляют. Звучит музыка. Нежный голосок 20-х годов выводит: "Маруся отравилась, в больцу повезут". Пьют. Едят. Пьют. Закусывают.

Появляются скромные девушки в полуобнаженном виде. Время от времени им кричат: - Барышни, пожалуйте в нумера.

Голая девушка, раздувая ноздри точеного носика, принюхивается к запахам кухни: обыкновенное горелое подсолнечное масло...

Пацан, ранее бывший в черном, теперь в пестреньких длинных пляжных трусах и босиком. В пупке - небольшое колечко. Что-то ест. Напевает: "Лай-лай-лай..."

Лежат конфеты. Берет их и ест. Жрет. Видит пассажира с сумкой. Дает ему попробовать одну конфетку.

- Слышшишь... Ц-ц... Это очень дорогие. Ананасные. Пп-л?..

Запомни их вкус на всю жизнь.

Конфета таяла, исчезала... Плыла по воздуху, улыбалась...

Хлопец в веселеньких свисающих шортах схватил за правую заднюю половинку неодетую девушку с длинной тонкой коричневой сигаретой в зубах и изменил направление ее движения, исчезая уже вместе за дверью песочного цвета.

Лежат конфеты. О-очень дорогие, страшно вкусные. Очень страшно... жутко... очень...

Над сумкой с открытой пастью берет конфеты по одной... и съедает... Эти. Дорогие. И такие...

Очень... Очень... Очень...

Все спят. Ночь. Тишина. Ничего не бьется; никаких воплей, чмоканья, хлопанья, стука...

Маленький пассажир в ужасе: съел все конфеты. Встает, берет сумку. Уходит. Тишина... Ночь.

Темно. Ночь. Тихо.

Открывается дверь. Это - он. Со своей сумкой. Все спят. Ему темно. Включает свет. Из раскрытой сумки достает какие-то пачки. Это - "Шахматное" печенье. Открывает неслышно, спотыкаясь и что-то роняя, и оставляет у постели каждого по пачке дешевого печенья. Трое не проснулись. Один, впрочем, кажется, уже и не проснется. Подруги, судорожно вздрагивая, лежат рядом, кто как.

Печенье аккуратно смотрит туда, где каждый из трех.

Закончив, радостно улыбается. Серьезно проверяет пачки бисквитов. Еще раз открывает, закрывает двери; ходит, смотрит... Наступает в кровь... какой-то белый порошочек...

Улыбается перед уходом. Ярко горит свет. За дверью на улице льет, как из ведра, дождь. Все спят.

Уходит...

Уходит...

Уходит.

Ослепительное солнце делает вид, что не собирается уходить. Валик в белых штанах - весь в белом - смотрит на синее небо, улыбается - у него счастливое лицо - а слезы льются ручьем; капают, не переставая; он заходится от рыданий, вдруг откуда-то взявшиеся слезы, о которых не знает никто; почему? - Валик улыбается тихой улыбкой... того... из ночи... яркого электрического света... похожего!?. - рыдания там... внутри... здесь улыбка...

Красное наевшееся солнце уходит.

Александр АЙЗЕНБЕРГ.

К оглавлению	Вверх	Подшивка