К оглавлению

Время у нас какое-то нездоровое, потому что такого культа криминала еще не доводилось наблюдать ни нам самим, ни нашим предкам. После распада СССР, а вместе с ним и общей системы ценностей, непреложных и несовместимых с компромиссом, тот мир, что был выкрашен в черное и упрятан за решетки и колючую проволоку, выбрался на свет - железный занавес открыли вовне и слились воедино черное и белое, превращаясь во что-то серое и коричневое.

Законы у нас имели силу только жесткие. И люди ощущали эту жесткость тут же, едва закон этот нарушался. В советское время ненависть рабочего совка к совку не рабочему, который воровал не продукты, изготовленные своими же руками на госпредприятиях, а самое святое - наличные деньги и ценности, на них купленные, такая ненависть граничила с завистью, а то и бывала ею. Всегда хотелось нам иметь много и ничего для этого не делать. Чтобы много иметь в то время, надо было рисковать главным: честью и совестью - в правящий класс коммунистов; свободой, уважением сограждан и гражданскими правами - в криминал.

Можно предположить, что люди, противопоставившие себя мощной карательной госмашине, знали, на что идут, и поэтому им, оказавшимся вне закона и общества, необходимо было выстраивать общество свое, антизаконное и не менее организованное. И социум разбивался на две части тогда так же естественно, как сегодня сливается в одно целое.

Подорванный культурно-образовательный монолит общественных отношений привел к тому, что хлынувший отовсюду поток запрещенной информации стал восприниматься неготовой публикой как учебное пособие. Чем больше ажиотажа нагнеталось американской криминальной дешевкой, тем больше необразованных и ущербных людей находили в этой клоунаде свою Санта-Барбару. Эта сторона внешнего вмешательства. А вот внутренний прорыв вчерашних антиобщественных элементов заслуживает внимательного анализа.

Низвергнутая идея, пусть и не вызывавшая в последние годы восторженной корчагинской эпилепсии; тем не менее ее непреложность и присутствие во всем ощущал любой из живущих в СССР. И вот прежний кумир повержен в прах, а новых - нема... И появлением своим новый кумир обязан только самому себе.

Воры-рецидивисты, то есть наиболее дерзкий народ, презревший основные принципы общества - работать и жить ему во благо, были самой мощной и волевой категорией преступного мира. Чтобы быстро разбогатеть, проще всего было всегда - украсть у кого-то. Таким образом, воровство принимало характер массовый и объединяло рецидивиста- домушника с несуном через проходную завода. Разница заключалась в том, что один только внешне жил по законам страны и общества, подворовывая втихаря, а другой жил по своим законам, не отвечающим закону большинства. Чем больше развращалась безнаказанностью армия воров и воришек с чистым паспортом, тем меньше смысла и силы черпалось в тех лозунгах, которыми двигалось само общество.

Жизнь в постоянном напряжении, жизнь, которая боится всего светлого, открытых дверей и дневного света, общения без задней мысли и поступков, лишенных корыстного расчета, недоверие ко всем без исключения - все это стало нормой жизни воровской братвы, лишенной государством всех благ и форм собственности. Попадая на нары, вы теряли жилплощадь, после освобождения из колонии мало кому удавалось найти дело по душе. И то судимому приходилось всю жизнь быть под подозрением среди "честных" граждан и козлом отпущения в их кругу.

Не имея в таком государстве никакой поддержки, воры проводили основное время жизни за решеткой. Освобождение на волю было кратковременным отпуском, в течение которого совершалось "дело" и не одно, потом - бурная гульба на украденные деньги и ...практически неизбежный арест.

А в зоне - проще. Для того, кто уже выбрал себе мир, в котором определил свое место под солнцем и начал его завоевывать. В том мире собралась наиболее активная публика, определившая кодекс своей мужской чести, и любой просчет или несоответствие между словом и делом мгновенно влечет расплату. Жесткий экстремальный мир, в котором человек человеку - волк. Если не ты кого-то, значит, кто- то тебя.

Закалка духа и непрелож ность тех ценностей, ради которых ты лишен возможности жить в другом, открытом и проветриваемом мире, сделала из уголовника наиболее подготовленного к экстремальной жизни гражданина. И когда началось поползновение всего неосвещаемого публично на экраны, радио, и всюду, и везде, наконец-то их умение выживать за счет пожираемого, их твердость в достижении цели и такое понятие, как "западло", дали им точку опоры, которая стремительно освобождалась поколениями прошлого. Вор стал в законе...В законе самого общества. И перестал быть в законе воровском...

Одновременно с горбачевскими переменами в стране и в самом сознании людей началась и гигантская, титаническая программа "отмывания партийных денег", в которую были ввязаны все партийные боссы, да и все остальные, те, кто понимал, что вечно так продолжаться не может: деньги валяются под ногами до тех пор, пока их кто-то не поднимет. И падают они под ноги не с неба, а с партийных елок, словно разноцветные конфетти, которые тоже хоть и пестрят так густо, все же не бесконечны. Главным путем "отмыва" всегда был путь наименее освещенный - черный путь, путь перекачки черного золота. В Одессе уже действовала нефтеперерабатывающая промышленность, которая приносила нереальные доходы всем, кто находился рядом.

По тем временам нашим оперативникам оставалось лишь завидовать истинной оперативности бригады Коли Репина. В течение часа 300 человек собирались в полном боевом вооружении, в дорогих и скоростных иномарках сидели молодые вооруженные огнестрельным оружием и с мобильной связью репинцы, они обеспечивали и охрану, и прикрытие, и любые формы подстраховки, и равных этой группировке в Одессе не было на то время. Да, пожалуй, и в Украине некому было сравниться с отлаженной машиной Репина.

...В течение нескольких месяцев шла самая настоящая война, в которой победили те, кто сражался на своей территории. Победили одесситы, но не все. Потеря оказалась потерей головы, что открывало и новые перспективы передела сфер влияния, и новые горизонты для беспредела. Они потеряли Репина. Они хотели его потерять. Он оказался чужим, не готовым измениться в угоду времени и общим интересам. Так получилось, что он, возглавив криминальные структуры Одессы, не смог продолжить собою же начатое дело. Не мог он пойти на компромисс со своим воровским законом, в котором он был от наколки "мойте" на ступнях ног до наколки "не буди" на веках своих глаз. Это был последний вор старого времени, старого режима, он оказался связующим звеном двух эпох Одессы криминальной, и его разорвало между этими эпохами, которые он и пытался связать воедино. Настал момент, когда он со своими воровскими понятиями становился назойлив и неуместен, он просто-напросто начинал мешать закономерному развитию жизни. Стоит только вспомнить, как здорово ладили и ладят между собо новые криминальные авторитеты и высочайшие милицейские чины, назначенные на эти высочайшие должности за деньги и хлопотами тех же бандитов. Репин в этой ситуации оказался камнем преткновения. Он мешал всем, и это понимал. И это доводило его до безумия, так как самое ужасное заключалось в том, что его самолюбие и тот же "закон" не позволяли ему признать свою неуместность и удалиться от дел. Он не мог позволить себе такого падения авторитета. Но и принять новые правила игры Репин тем более не мог. Для него "мусор" оставался всегда "мусором", врагом номер один и объектом презрения и ненависти.

Так сложилось, Король был обречен. Оставалось лишь умереть по-королевски. И в этом ему помогли, как бы отдавая последнюю дань человеку, научившему и тех, и других, делать деньги и достигать влияния; отдавая ему такую дань, дань "вору в законе", его смерть была представлена таким образом, каким бы он мог сам себе ее пожелать. "За городом найден труп криминального авторитета, известного под прозвищем Репин. В теле покойного 12 пулевых ранений. Предположительно выстрелы произведены из автомата Калашникова..." - так написали об этом в газетах, так, чтобы каждый понял главное: вор в законе Коля Репин был убит ментами. И, наверное, так было бы и лучше, но было все не так.

О. ТОМАШЕВСКИЙ.

К оглавлению	Вверх	Подшивка