К оглавлению

От редакции:

Мы начинаем публикацию писем, случайно найденных в нашем городе несколько лет тому назад при сооружении нового дома.

Одному Богу известно, как они сохранились. Конечно, понадобились немалые усилия и время, чтобы восстановить стертые буквы и даже отдельные слова, расшифровать непонятные сокращения, закодированные автором политические суждения, анекдоты, имена и фамилии.

Наши криминалисты-графографы проделали большую работу. Мы им очень благодарны. Теперь можно порадовать наших читателей любопытным материалом, в котором Одесса и ее неунывающие обитатели предстают в сложнейший период отечественной истории.

И еще одно обстоятельство: об авторе этих уникальных писем нам практически ничего не известно. Они подписаны лишь тремя буквами; ШИМ.

Письма публикуются с некоторыми сокращениями.

Письмо первое

...Не помню точно, но было это в первые недели после захвата власти Троцким и Лениным в Петрограде. Город за городом присягали на верность победителям. Одесса как будто замерла в тревожном ожидании. Все только и говорили о большевиках; кто со злорадным интересом и некоторой надеждой, а кто с едва скрываемой тревогой и неприязнью.

В одних районах кричали: "Во всем этом бардаке виноваты жиды!" Но на Молдаванке громко пели: "Кто был никем, тот станет всем!"

"Ах, Боже мой, - вопрошал реб Шая, обращаясь к своим соседям, - кто знает, что будет? Нам, евреям, было плохо, а теперь, когда половина правительства картавит, что это для нас значит?"

У достопочтенного реб Шаи одни вопросы. Окружавшие его кивали головами, пожимали плечами, но никто не пытался на них ответить. Одна тетя Ида, которой, по слухам, сто лет, изрекла: "Всех нас ждет большой шухер..."

Дорогие Эллочка и милые детки, этот "шухер" наступил быстрее, чем ожидалось. В начале года (1918-Прим. ред.) в Одессе началось такое... Больше всех шумели Моисей Кангун и Вэйвл Юдовский, последний даже больше других.

Как Лейба (Троцкий. - Прим. ред.) по всей России, так Моисей в нашей Одессе начал формирование новой армии, чтобы узаконить беззаконие.

Вчерашние портые, сапожники, шорники и парикмахеры, похватав винтовки, стали в неровный строй защитников большевизма.

...Куда, скажите на милость, делись продукты? Ведь еще недавно от многочисленных булочных и кондитерских исходил такой аромат... А теперь?

В Одессе все еще нет твердой власти. Националисты уверяют, будто они в городе всем заправляют; большевики стараются их вытеснить, откуда возможно.

Ждем погрома, еще похлеще, чем в 5-м (1905, октябрь. - Прим. ред.), но, к счастью, всем им пока не до евреев.

Рано утром меня разбудили выстрелы. Правда, к беспорядочной стрельбе по ночам мы вроде привыкли, но теперь (15 января.-Прим. ред.) в городе идут настоящие бои.

...Я выглянул в окно. Боже мой, что я увидел! Дорогие мои, вы не поверите. На Ришельевской стоял отряд, состоящий, по всей видимости, из рабочих и ремесленников. Отряд возглавлял, кто бы вы думали? Никогда не догадаетесь - Ицик Маргулис.

Да, да. Это был он. Я специально посмотрел в театральный бинокль, чтобы лишний раз удостовериться в своей правоте. Если вы забыли, о ком речь, я напомню. Ицик - племянник тети Двойры, жившей на Дальницкой. Когда я впервые его увидел, ему исполнилось лет десять. Однако он уже успел снискать печальную известность: прихватывал все, что плохо лежало.

Эллочка, дорогая, ты, наверное, помнишь весьма неприятный случай, связанный с этим прохвостом. Должна была состояться наша свадьба. За неделю на ответственную миссию - приготовить еду на торжество - пригласили Риву, в то время известную всему городу специалистку по еврейской кухне.

Тетя Двойра, лично знавшая знаменитую стряпуху, упросила ее взять в помощники своего непутевого племянника. Если бы исчезли только продукты, то это было бы полбеды; из дома пропало несколько хрустальных ваз и пара серебряных ложек.

Подозрение пало на Ицика, который в конце концов во всем сознался. Но сколько веревочке не виться... Вскоре не по своей воле он оказался в Сибири и там познакомился с политическими ссыльными.

Через несколько лет Ицик вернулся в Одессу членом социал-демократической партии. И если он изменился и стал человеком, то я искренне рад за него. Будущее покажет.

Революция всколыхнула различные слои общества. К ней примкнули интеллигенция и люди с уголовным прошлым и настоящим, бывшие офицеры царской армии и провокаторы.

Поживем-увидим, что у нас получится. А пока на душе тревожно. Боюсь не за себя, а за наше будущее...

Письмо второе.

...Можете нас поздравить, доигрались: немцы с австрияками заняли Одессу (14 марта 1918 г. - Прим. ред.). Один Всевышний, наверное, знает, какая нынче власть в городе.

На Малой Арнаутской я встретил реб Шаю. Старик уверял, будто это только цветочки, причем далеко не самые поганые.

Большевиков-коммунистов, этих крикунов и бузотеров, как ветром сдуло. Вновь открылись кафе и рестораны. То там, то здесь слышится музыка.

На Ришельевский, у Большой синагоги, я увидел толпу евреев, окруживших нескольких австрийских военнослужащих. Евреи, разумеется, говорили на языке идиш; австрийцы их понимали.

Я подошел поближе. И смех, и грех. Ах, уж этот наш национальный характер: желание все знать, даже то, о чем неприлично спрашивать.

Пожилой одессит, умело смешивая язык идиш и литературный немецкий, интересовался положением на Западном фронте. Молодой лейтенант что-то мямлил, видно, толком ничего об этом не знал или не хотел говорить. Тогда наш любознательный земляк перешел на личное. Перевожу этот своеобразный диалог.

Одессит. "Вы откуда сами будете?"

Австриец. "Из города Линца".

Одессит. "Из Линца? Гм... Что-то не припомню..."

Австриец. "Можете мне верить".

Одессит. "Да, возможно. А ваши родители тоже оттуда?"

Австралиец, тяжело вздыхая: "Мой отец - из Венгрии, Пешта; а мать - коренная жительница Линца".

Офицер хотел было отойти, но наш человек схватил его за руку и жалобно произнес: "Прошу вас, еще пару минут. Скажите: евреи в Линце живут?"

Австриец, чуть улыбнувнись, ответил: "Одного из них вы видите перед собой".

До этой фразы окружавшие молодого человека евреи почти молчали, хотя, по всему видно, было им очень тяжело. Но тут началось невероятное...

Дорогие, я давно так не смеялся. Могло сложиться впечатление, что эти люди с пейсами, в длинополых лапсердаках никогда не видели живого еврея. Кто стоял поближе, стали его обнимать; другие пытались дотянуться рукой до офицерского мундира; старики хлопали парня по плечу, приговаривая: "Зэр гут, зэр гут!"

Австриец до того смутился, что ничего не мог сказать. Выручили стоящие рядом с ним солдаты, невольные свидетели еврейской солидарности. Они попросту увели своего командира от более чем горячих объятий.

Военнослужащие австро-венгерской армии ушли, а евреи все еще стояли, обсуждая трагические парадоксы своей истории: сыны народа, рассеянного по всему миру, служили в разных войсках, проливая кровь в многочисленных сражениях за чуждые интересы.

И мне, дорогая Эллочка, стало грустно, хотя я давно все это осознал...

Скоро Пасха. Потеплело. Зазеленело. Как будто нет войны. Горожане спешат приобрести все необходимое для праздника. Маца в этом году будет превосходная. Так мне сказал реб Шая и даже посоветовал, где ее следует купить...

Весь город только и говорит об одном происшествии, которое случилось с Менделем Кичко, владельцем ювелирного магазина в "Пассаже"

Сообщаю вам в нескольких словах. Ювелир не так давно овдовел. Это известно. Но трудно было себе представить, что в столь преклонном возрасте можно так влюбиться.

В его магазин стала приходить одна дама, еще молодая и весьма привлекательная; и не столько, чтобы совершить покупки, сколько поглазеть на дорогостоящие безделушки.

Мендел при ее появлении терялся, начинал заикаться, краснел, лоб покрывался испариной. Он то вставал, то вновь садился на стул; отсылал своего единственного помощника, сравнительно молодого человека. Было видно, что Мендел Кичко страдал.

Оказалось, что и упомянутая выше особа также не равнодушна к престарелому Менделу. Она время от времени бросала томный взгляд на владельца магазина, давая понять, что совершенно свободна.

И Мендел не устоял. Знаки внимания с его стороны в виде колец, цепочки и брослета не оставляли сомнений в искренности чувств.

Дамочка согласилась не сразу, проявив незаурядные способности кокетки. Ухажеру понадобились в качестве доказательств серьезности намерений еще бриллиантовые сережки.

Приход субботы встречали вместе, а через два дня помолодевший Мендел открыл свой магазин и через несколько минут лишился чувств. Ювелирные изделия исчезли, как будто корова языком слизала.

Полиция быстро установила личность обольстительницы. Ею оказалась Манька Фукс, любимая ученица знаменитой Соньки Золотой ручка.

Теперь, надо полагать, многим семидесятилетним - наука, если уже так хочется любить, семь раз отмерь, прежде чем один раз...

...Обстановка в городе все еще очень сложная. Подпольщики бузят, оккупанты раздражены. Немецкие офицеры откровенно говорят, что опасаются серьезных проблем в своем фатерланде.

На этот счет реб Шая имеет особое мнение: "Русскую заразу трудно искоренить. Нужен длительный карантин".

Наш старик - мудрый еврей, и если он окажется прав, то всех ждут тяжелые испытания...

ШИМ.

К оглавлению	Вверх	Подшивка