К оглавлению

БРУКЛИН: В ЗАГАШНИКЕ У "РУССКОЙ" БАБУШКИ

(мафия в действии)

Если бы вы жили в Бруклине, известном районе Нью-Йорка, то наверняка слышали бы о Шестой улице. Вы хотите спросить: чем эта улица отличается от сотен других? Это то же самое, что поинтересоваться у жителя старой Молдаванки: какая, по его мнению, разница между Мясоедовской и Слободкой? Могу себе представить выражение его лица. Но это так, к слову...

На Шестой улице когда-то проживали афро-американцы (или негры для полной ясности) вперемешку с выходцами из Италии и Пуэрто-Рико. Было интересно, но стало по-настоящему весело, когда в конце 70-х годов нашего, уже уходящего века Шестая улица наполнилась эмигрантами из Советского Союза.

А через десять лет почти вся эта длинная и узкая улица гудела, шумела и ругалась исключительно по-русски, правда, с известной примесью вульгарного идиша.

На углу Шестой и Четвертой улиц стоит большой дом; в общем, типичный для такого непрезентабельного района. Обитатели дома, как вы догадались, в основном "русские". Даже если вы не знаете языка гениального Пушкина, то легко определите жителей дома, внимательно посмотрев в разные стороны: бытовой мусор разбросан, хотя исправно работает мусоропровод; некогда ухоженный газон превращен в свалку всякого барахла...

Берту Львовну Лунц знали все: и кто жил в этом доме, и кто имел счастье (или наоборот) поселиться на Шестой улице. Ее громоподобный голос не мог слышать лишь совершенно глухой, а мощную фигуру даже по американским габаритам не в состоянии был видеть только безнадежно слепой.

Тетя Бетя, так ее по-свойски звала Шестая улица, буквально всем прожужжала уши, что когда-то жила в Одессе, на Малой Арнаутской угол Ришельевской, и, по ее крылатому выражению, весь Нью-Йорк, не говоря уже о Бруклине, не стоит собачьих испражнений ее родного города.

Берта Львовна очень скучала, особенно первое время, и потому не будем ее строго судить. Но, чего греха таить, человек привыкает ко всему, и наша тетя Бетя постепенно приспособилась к бруклинской жизни. Более того, желая показать новым жителям благословенной Америки, будто она почти стопроцентная американка, мадам Лунц после каждой более или менее значительной фразы говорила "О' кей" с таким акцентом, что даже не очень догадливые на этот счет пришельцы из Юго-Восточной Азии, сразу признавали в ней одесситку.

Берта Львовна почти каждый вечер отправлялась на Вторую улицу, где жила ее подруга, тоже наша землячка, Вероника Харитоновна Подопригора. Однако не спешите с выводами: много лет тому назад она звалась Хая Хаймовна Гершензон, но после войны наша одесситка, не желая дополнительных и весьма неприятных проблем, переделала документы; а тут еще подвернулся житель села Ивановка, Вася Подопригора... Вскоре мадам Гершензон не без горькой иронии представлялась: "Вероника Подопригора", глотая при этом труднопроизносимую букву.

Так вот, Берта Львовна и Вероника Харитоновна были, что называется, не разлей вода. Подруги вместе ходили гулять по известной нам улице, ездили на Брайтон-Бич в "русский" клуб и даже иногда позволяли себе посидеть в кафе, которое принадлежало Моне Киселевичу, громогласно заявлявшему, будто и он из Одессы. Но тетю Бетю не провести. Она первая догадалась: удачливый владелец кафе "Русские баранки" - самозванец. Моня говорил по-русски с таким местечковым акцентом, что хоть затыкай уши, однако тетя Бетя делала вид, что верит, поскольку убедилась: кто имеет деньги - всегда прав.

Берта Львовна, как и многие престарелые эмигранты, получала более чем скромное пособие. Жилье, которое она занимала, принадлежало городским властям, и потому предоставлялось малоимущим жителям за символическую плату.

Разумеется, знакомая нам одесситка не голодала и отнюдь не ходила нагая и босая. Состоятельные американцы любят жертвовать, и нашим людям перепадало немало. Зимой тетя Бетя облачалась в приличную шубу, правда, едва помнившую свою прежнюю хозяйку; а летом щеголяла в модных платьях с не очень заметными пятнами.

По правде говоря, Берта Львовна мечтала найти посильную работу, но по-американски она - ни гу-гу, к тому же возраст ее не вызывал у хозяев особого энтузиазма.

Вероника Харитоновна хорошо запомнила это событие. Была суббота. Она вместе со своей задушевной подругой собиралась пойти в кафе Киселевича. Как всегда, в этот день большой зал был заполнен, играла одесская музыка, у присутствующих - прекрасное настроение. Моня - в ударе. Он лично разносил закуски гостям, успевая на ходу давать указания официантам и каким-то образом умудрялся пробовать все блюда без исключения.

Одесситки не долго ждали. К ним спешил сам хозяин "Русских баранок". Расплывшись в широкой улыбке, он поставил на стол консервированную фаршированную рыбу израильского производства и бутылочку вина "Кармел". Потом сказал: "А гут шабес" (доброй субботы. - яз. идиш) - и поспешно удалился, не дав удивленным женщинам прийти в себя.

"Что с нашим Моней?" - спросила тетя Бетя, первая обретшая дар речи. Все знали, что Моня очень редко удостаивает кого-либо из "неважных" посетителей персональным вниманием, а тут, на тебе.

В конце трапезы к дамам подошел официант и таинственно прошептал, что все уже оплачено. Другая, наверное, упала бы в обморок, но тетя Бетя устояла, поняв, что весь этот "реверанс" неспроста.

Рис. Сергея ТЕРЕЩЕНКО.

(Продолжение следует.)

К оглавлению	Вверх	Подшивка