К оглавлению

В N 22 "РПФ" была опубликована информация о проведении литературного конкурса среди заключенных двух исправительно-трудовых колоний в Одессе, который оргнизовали Игорь Сербин и писатель Анатолий Барбакару. Публикация эта вызвала ответную реакцию читателей, в общем-то неожиданную - как для редакции, так и для самих организаторов конкурса. В редакцию стали приходить письма, адресованные А. Барбакару. Вот отзыв на одно из них: "Письмо это передал мне Женя Стебливский, корреспондент "Порто-Франко". Позвонил, сообщил, что в отделе писем для меня есть почта. К сообщению я отнесся не то что бы без энтузиазма. Ничего из ряда вон - не ожидал. Избалованный вполне профессиональными опусами пишущей зековской братии, я уже как положенное принимал каждый очередной шедевр. Утратил первоначальную способность изумляться. Письмо мне ее - способность - вернуло. Писала женщина. О человеке "оттуда". С листка веяло достоинством. Ни о чем не просила. Всего лишь поделилась cоображением: "хочется его поддержать". Да еще ультиматум поставила: если напечатаете вложенный в конверт его рассказ - дам знать, кто мы. Ультиматумы не люблю, но... Все, что попадает в меня из книг, с эстрады, с экранов, сначала "вынюхиваю" на искренность. Профессионализм, яркость, оригинальность - это анализируется потом. Сначала причувствываюсь: "верю - не верю". Рассказу, вложенному в конверт, я поверил. Не фактам, изложенным в нем. Вернее, не только им. Поверил тому, кто рассказ писал. Вот так взял и сразу по-лоховски подумал: "Ниче хлопец. Внятно, от души пишет, зараза". А что касается первого параграфа тройной заповеди "не верь, не бойся, не проси", так он мне с некоторых пор - не указ!" Анатолий БАРБАКАРУ. Геннадий Энн ПИСЬМО ИЗ ЗОНЫ "Здравствуй! Перечитал я твое письмо, в котором ты задаешь вопрос, как я докатился до жизни такой. И где ты упоминаешь книгу одесского шулера (имеется в виду книга Анатолия Барбакару). Начерное, на бумаге подобные судьбы выглядят даже романтично. Но только на бумаге. Мне иногда кажется, что опиши я свою жизнь без вранья, только то, что было, так никто и не поверит, что так бывает. И все же, когда- то мечтал писать. Без черновиков и коррекции, а как это у меня получится - судить тебе. Все, что написано на вот этих вот куцих листах, выразилось когда-то в скупых строчках протоколов, а за всем этим - исковерканная человеческая судьба. А начиналось это приблизительно так: "Если тебя не застрелили при задержании, не сделали калекой на допросах дознаватели-костоломы, если не задохнулся ты в переполненном воронке, если не закололи тебя заточкой в дикой камерной драке, если не отравился ты тухлятиной, не сошел с ума в пресс-хате - значит, тебе повезло. Значит, дальше - зона. Где небо над головой, где письма можно писать-получать, где ты будешь точно знать, когда срок кончается... Перед началом судебного заседания адвокат объяснил, что "беседовал кое с кем", что "за все заплачено" и за мою жизненную ошибку дадут мне скорее всего года 3-4, если на процессе буду себя правильно вести. А на улице - лето 1984 года, мне 27 лет, я здоров, как тигр, плевать, отсидим. Несколько месяцев в следственной тюрьме уже за спиной, а лагерь (зона) по сравнению с тюрягой - детсад. Адвокат подбадривает: статья легкая, в 1985-м наверняка амнистия будет, круглая дата, 40 лет Победы. Держись, Генчик, о тебе помнят! Дали мне 3 года. Этап. Колония общего режима в Черкасской области. Год пролетает, и вот она - амнистия!!! В середине апреля мне и еще сотне "счастливчиков" зачитали Указ об амнистии. Но прошел май, июнь, июль... Уход? Амнистия?!! Снова изолятор, кормежка через день, битье с добавкой. Наконец, в середине лета терпение массы кончилось, и понеслась душа по кочкам. Горели бараки, выли сирены... Сыпались прожекторы, под ногами хрустело стекло, по зоне носились озверевшие толпы и крушили все. На вышки срочно устанавливали пулеметы, в мегафоны нам кричали: "Опомнитесь! Разойдитесь по баракам! Будем стрелять!" К зоне подтягивались бронетранспортеры со спецназом. Еще бы немного - и произошло бы то, что в сводках МВД именуется как "применение оружия при подавлении массовых беспорядков". Только приезд в зону высокого начальства остановило всю эту какофонию, бунт сам по себе стал затухать. И тогда в зону ворвались ребята из спецбата... Били всех подряд, лаяли псы, опять выли сирены, трещали холостые очереди. Мы лежали на плацу лицом в пыль и ждали - уже не амнистию, а "раскрутку". А статья за бунт - до высшей меры... Могут добавить год, могут десять и больше, могут - расстрельную, невеселая перспектива. Окончилось для твоего покорного слуги все неожиданно благополучно. Нас, 92 человека, погрузили ночью в воронки, вывезли в черкасскую тюрьму, где, продержав с неделю, ночью же отвезли на какой-то разъезд и затолкали в вагон-зак ("столыпин"). Повезли. Куда? Никто этого не знал. Утром по вагону прошел молодой и красивый майор, который нам объяснил, что мы освобождены. А "обязательное привлечение к труду" - это не что иное, как стройки народного хозяйства, или "химия", куда нас и везут. За "бунт" поедем туда, куда Макар телят не гонял, на Дальний Восток. Пункт назначения - Комсомольск-на-Амуре... И мы поехали. (Продолжение следует.)

К оглавлению	Вверх	Подшивка