К оглавлению

"ДУША СТЕСНЯЕТСЯ ЛИРИЧЕСКИМ ВОЛНЕНЬЕМ" (К 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина) Она не походила, эта земля, на то, что пришлось наблюдать в средней полосе - на лиственные тульские засеки, на плодородные орловские равнины, на дремучие Брянские леса. Северо-запад строже, первозданней, чувство истории здесь обостряется до крайности, а поэзия, которой щедро одаривала Центральная Россия, здесь, на Псковщине, достигла пушкинской мощи. Псков открывался синевато-лиловый от ранней утренней дымки и позднего цветения сирени, спокойно отраженный в двух реках. Скала при слиянии Великой и Псковы, увенчанная кремлем, узкие прорези стрельниц, сверкающее пятиглавие Троицкого собора, широкогрудая Покровская башня и выс,окая Гремячья ювелирно вычерченные на июньском небе. Живописная дорога к Михайловскому вела по берегу озера - с бугра на бугор, вглядываешься в тот берег и видишь холм над Соротью, скромный дом Пушкина, темные деревья парка. Стоит взглянуть на чистые воды Сороти, на прибрежный некошеный луг, по-летнему пестрый, на курчавую заречную рощу, мягко прогнутую на пологом скате, на озерные равнины - те самые! И тобой овладевает неодолимое ощущение внезапной радости. Красота земли и навеянные этой красотой стихи. "Душа стесняется лирическим волненьем" - такими ошеломляюще понятными становятся эти строки в старой липовой аллее. Мощные деревья обступают с обеих строн. Смыкая вверху свои ветви, высятся здешние ветераны, многоствольные, посаженные еще Осипом Абрамовичем Ганнибалом. Тихий свет пробивается сквозь густую листву, зеленые лучи стекают по извилистым неровностям коры, по древним ее морщинам, дрожат в траве, скользят по выступающим корням, по обомшелым камушкам. Об один из таких камней споткнулась во время прогулки Анна Керн. Пушкин сохранил его... И все то же целительное очарование охватывает при приближении к дому. Пусть не подлинному, а воссозданному, но зато бережно вобравшему в свои стены то жилое пространство, в котором Пушкин обитал, ходил вокруг рабочего стола, ища нужное слово, горячился, грустил, видел сны, грелся, прислонясь к печным изразцам, читал стихи навестившему его Дельвигу. А скромный флигилек няни - подлинный, единственное строение на этой усадьбе, дошедшее до нас с ганнибаловских времен. Здесь Пушкин слушал привычную воркотню няни, доброе жужжание веретен и разноголосое пение дворовых кружевниц. Из воспоминаний Ивана Ивановича Пущина: "Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе старшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим". Как был счастлив Александр Сергеевич в тот день! Все радовало его - и верность друга, который первым дерзнул навестить изгнанника, и щедрое тепло братского общения, и приток, пусть короткий, привычного петербургского воздуха, - словно ворвались в домик над Соротью невский ветер, цокот копыт по торцовой мостовой, шум дружеских споров, смех женщин, тревожное ожидание неведомых событий... "В разны годы под вашу сень, Михайловские рощи, являлся я..." И поэт возникает перед нами то юношей, впервые увидевшим и полюбившим здешнюю красоту, то зрелым человеком, усталым и много пережившим, возвращающимся под тихую сень. "Вновь я посетил тот уголок земли..." Видим Пушкина, скачущего в Тригорское. Пушкина, склонившегося над чистым листом бумаги, при свечах, с гусиным пером в руке. Пушкина в красной рубахе и белой шляпе, идущего в Святые Горы на ярмарку, чтобы потолкаться среди людей, послушать песни слепцов, понаслаждаться здешним говором. Представляется, как Пушкин сбегает ранним утром к Сороти и окунается в студеную воду. Как, шагая по луговой тропке с тяжелой железной тростью, обдумывает сцену в келье Пимена, вспоминая увиденное в Святогорском монастыре. По дороге в Тригорское от прибрежного бора тянуло запахом перегретой хвои. Озерная свежесть вливалась в этот сухой аромат. На Меленце тревожно вскрикивали цапли. Александр Сергеевич этот привычный для себя путь измерил и пешком, и покачиваясь в седле, скрашивая посещениями Тригорского свою деревенскую жизнь. В сознании звучали строки самого Пушкина, увековечившие дорогу, которая, как это и описано в знаменитом стихотворении, поднималась в гору, к незримой границе владений дедовских. На взгорье широко раскинул свои разветвления тот самый дуб "уединенный", который вошел в стихи самого Пушкина, как в бессмертие. Сороть медленно извивалась в луговой оправе. На краю обрыва белела "онегинская" скамья... Люби зеленый скат холмов, Луга, измятые моей бродящей ленью. Прохладу лип и кленов шумный кров - Они знакомы вдохновенью. Отроги Валдая господствуют над полями и чащами, как природные укрепления. В очень давнюю пору здесь были возведены заставы против чужеземных набегов. Среди этих застав поднялась и крепость Воронич. По соседству при Иване Грозном был воздвигнут монастырь. Монастырь тоже строился как крепость. Несокрушимая ограда, мощные стены собора, наконец, узкие прорези окон, схожих с бойницами. Прошли четыре века. Святогорская обитель перестраивалась, видоизменялась, дополнялась позднейшими сооружениями. Но во все времена сохраняла свою первозданную мощь. Здесь, на вершине холма, под сенью крепости, увенчанной церковными куполами, лютым февральским утром был похоронен Пушкин. Белый мраморный обелиск на холме. Удивительно, как этот белый прозрачный цвет связан с Пушкиным! Белый Лицей, белый дом на берегу озера, белый мрамор на его могиле. И эта могила, высоковознесенная над лесной и озерной землей, одарила старые монастырские стены иной святостью, озарила их светом новой притягательной славы. Феликс КАМЕНЕЦКИЙ. Псков - Пушкинские Горы - Одесса, 1968 год.

К оглавлению	Вверх	Подшивка