К оглавлению

200-летию А.С. Пушкина посвящается ЗАБЫТОЕ ИМЯ 2. Загадочная публикация (Продолжение. Начало в N 19.) У Пушкина завистников-недоброжелателей хватало, но были и друзья. Александр I, со свойственной ему нерешительностью, явно медлил. Ему все еще хотелось играть роль просвещенного монарха-либерала, хотя царю уже никто не верил. Император для очистки совести пожелал посоветоваться с директором Царскосельского лицея. Разговор начинался так: "Энгельгардт, - сказал Александр I, - Пушкина надобно сослать... Он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодежь наизусть их читает..." Бывший наставник Александра Сергеевича посмел с царем не согласиться. Он стал защищать поэта, заметив всесильному собеседнику: "Пушкин теперь уже краса современной нашей литературы, а впереди еще больше на него надежды..." Более того, Н.М. Карамзин, позабывший выражение Пушкина, что в его (Карамзина) "Истории" "... доказывают нам ... Необходимость самовластья. И прелести кнута", также вступился за своего младшего собрата по перу. Сам П.Я. Чаадаев, говорят, просил Николая Михайловича о заступничестве. Лукавый царь делал вид, что внемлет мнению известных лиц, однако участь поэта была предрешена. В середине мая 1820 г. А.С. Пушкин прибыл в Екатеринослав, как официально было объявлено, на службу под начало примечательного человека того времени Ивана Никитича Инзова. Позднее Инзов был переведен в Кишинев с широкими полномочиями; туда же переехал опальный поэт. Но вернемся к запискам Теплякова. Если судить по ремарке их издателя, автор воспоминаний служил в то время в Бессарабии в должности вице-консула. 1 апреля 1821 г. Тепляков был у Александра Сергеевича. "Он (Пушкин - И.Ш.) сидел на полу и разбирал в огромном чемодане какие-то бумаги. "Здравствуй, Мельмот, - сказал он, дружески пожимая мне руку. - Помоги, дружище, разобрать мой старый хлам; да чур не воровать". Тут были старые, перемаранные лицейские записки Пушкина, разные неоконченные статейки его, стихи его и письма Дельвига, Баратынского, Языкова и др. Более часа разбирали мы все эти бумаги; но разбору этому конца не предвиделось; Пушкин утомился, вскочил на ноги и, схватив все разобранные и неразобранные нами бумаги в кучу, сказал: "Ну их к черту!" Скомкал их кое-как и втискал в чемодан. Во время разбора бумаг я отложил в сторону одну прозаическую статейку Пушкина "О Байроне" и стихотворение его "Старица-Пророчица". "Подари мне эту статью и стихи", - сказал я Пушкину. "Охота тебе возиться с дрянью" - ответил Пушкин, - статейка о Байроне не помню когда написана, а стишки "Старица" - лицейские грехи; я писал их для Дельвига. Пожалуй, возьми их, да чур нигде не печатать; рассержусь, прокляну на век!" (с. 221-225). Продолжение записок Теплякова в 1861 г. были опубликованы в журнале "Петербургский вестник". Вот отрывок из этих воспоминаний: "Кишинев, 3-го апреля 1821 г. Вечер был прекрасный; я надел шапку-неведимку, взял "memento mori" и отправился за город. Через огороды и плетки я вышел на простор и предо мною открылась степь, пересекаемая тощим, болотистым Бычком (небольшая речка, протекавшая близ Кишинева). На другой стороне речки я увидел Пушкина - он спешил ко мне. "Послушай, Тепляков! Где ты бродишь, я тебя ищу три часа, - закричал мне Пушкин сердито. - Но постой, я перейду к тебе". И в одно мгновение Пушкин разбежался, перескочил через узкий Бычок и загруз по колена в болото. "Что за проклятая Бессарабия!" - вскричал с сердцем Пушкин. - Куда как хорошо! - продолжал Пушкин, оглядывая себя, - в грязи запачканный, с душою гадкою, мерзкою!"... 4 апреля 1821 г. Утром я был у Пушкина; он сидел под арестом в своей квартире; у дверей стоял часовой. "Здравствуй, Тепляков! Спасибо, что посетил арестанта. Поделом мне. Что за добрая, благородная душа у Ивана Никитича! Каждый день я что-нибудь напрокажу, Иван Никитич по-отечески пожурит меня, отечески накажет, и через день все забудет..." (с. 310-314). Эти воспоминания любопытны, поскольку показывают нам Пушкина - молодого, живого и энергичного, умевшего и даже любившего "напроказничать". Однако дело в том, что Виктор Григорьевич не мог быть автором этих записок. И вот почему. В 1821 г. В.Г. Теплякову было всего 17 лет, и в то время он учился в Московском университете, так что быть студентом и занимать консульскую должность считалось несподручным. Версию об авторстве Виктора Григорьевича повторяет историк Бартенев в своей книге "Пушкин в Южной России". Он писал об этом: "... Тогда жил некоторое время в Кишиневе поэт В.Г. Тепляков, впоследствии приобретший некоторую известность своими "Фракийскими элегиями" и книгой "Воспоминание o Болгарии". Пушкин с ним сблизился. Они вместе восхищались Байроном..." (с.82). В 1887 г., к 50-летию со дня смерти А.С. Пушкина, в Петербурге вышло его юбилейное собрание сочинений. В пятом томе, где были собраны критические, библиографические, полемические, исторические статьи, заметки и дневники (1815-1837), помещена рецензия Пушкина на произведение В. Теплякова. В этом издании приводится также библиографическая справка, согласно которой автором "Фракийских элегий" назван Тепляков Виктор Алексеевич (?!) и годы его жизни (1801-1838), совершенно не соответствовавшие подлинному создателю вышеназванного произведениями, и далее читаем: "... познакомился и сошелся с Пушкиным в Кишиневе, где он бывал в начале 20-х гг. в качестве русского вице-консула в Молдавии и Валахии..." (с. 340) Совершенно очевидно, что мы столкнулись с невероятной ошибкой, никем в то время не исправленной. Неужели ее никто не обнаружил? И. Шкляж, доктор исторических наук, профессор. (продолжение следует.)

К оглавлению	Вверх	Подшивка