К оглавлению

С других берегов и дошла до нас, бывших советских читателей, самая неэмигрантская из эмигрантской литературы проза Владимира Набокова. Дошла тогда, когда он уже практически перестал писать по-русски, оставаясь тем не менее абсолютно РУССКИМ писателем, если не по языку и тематике, то уж, во всяком случае, по достойной Достоевского психоаналитичности, по взыскательности к СЛОВУ. Если говорить о языке Набокова, то прежде всего возникает ощущение какой-то необыкновенной фактурности каждого предмета, звука, запаха, света, явления. По богатству метафор его можно сравнить только с удивительным Олешей. Впрочем, метафоры Олеши часто переносят читателя в мир праздничных ассоциаций, тогда как метафоры Набокова порой заземляют его прозу до невероятно повседневной конкретности: "желтая темень", "шершавые звуки"... КНИЖНАЯ ПОЛКА КОСМОПОЛИТ С "ДРУГИХ БЕРЕГОВ" (к 100-летию со дня рождения В. Набокова) Родился Владимир Набоков 22 апреля 1899 года в Петербурге, а умер 2 июля 1977 в Монтр[ (Швейцария), в своем поместье, не родовом... Родовое осталось в Рождествено, там, в России, под Петербургом. А в промежутке были Англия (Кембриджский университет), Германия, Франция и Америка, которая по сей день не может окончательно решить, должна ли она гордиться тем, что приняла в свои объятия русского писателя Набокова, или тем, что в сонме ее литераторов современности не последнее место занимал Набакофф - автор "Лолиты", "Прозрачных вещей", "Децствительной жизни Себастиана Найта"... То, что писательская судьба Набокова оказалась счастливой, счастливой не по-эмигрантски, определилось прежде всего его воспитанием. Он рос космополитом, его воспитывали, как "гражданина мира". Уже мальчиком Набокова знал несколько языков, и в первую очередь английский. Благодаря англоману-отцу на языке Шекспира он начал говорить чуть ли не раньше, чем на русском. Его переход на язык новой родины был естественным и вроде бы безболезненным. Хотя сам он так не считал, борясь за сохранение в суховатом английском "русского словесного богатства", своего наработаного, выстраданного стиля. Но чем оставалась для Набокова Россия? Была ли в его произведениях та надрывная ностальгия, которая и отличала эмигрантскую литературу. Его наиболее русский роман "Машенька" (первый роман Набокова). Русский не только по рефлексиям, но по традиционности, по атмосфере, по ощутимости русской природы с ее березками, прудами... Но, как писала в своей прекрасной книге "В поисках Набокова" Зинаида Шаховская, - набоковские "сияющие, сладкопевные описания русской природы похожи на восторги дачника, а не человека, с землею крепко связанного". Кстати, в своей снобистской отдаленности от ЗЕМЛИ Набоков снова оказывается ближе всего к Достоевскому. Этим он отличается от русских дворянских (не говоря уже о крестьянских) писателей - ведь и Пушкин, и Толстой, и Тургенев, и Лермонтов, и Бунин ощущали себя частью земли русской, знали ее, знали не только с веранды усадьбы, но и как люди, с землею крепко связанные. И тем не менее в "Других берегах", его биографически- воспоминательном романе, Набоков отстаивает свое право на ностальгию по потерянной России. Впрочем, в фантастическом романе "Ада" у Набокова появляется персонаж, недовольно, по- старчески брюзжащий и сожалеющий, что владеет русским "в совершенстве". Однако тот же Набоков читал циклы лекций о русской литературе, издал книгу интервью "Твердые мнения", сделал множество первоклассных переводов русской классики, в том числе "Евгения Онегина", выпущенного в 4-х томах, из которых 3 занимают приложения, в которых он, не пропуская ни строки, прокомментировал весь роман. Чужая душа - потемки. Писатель, выговариваясь, прячется за словом. Эта особенно верно в отношении Набокова, для которого СЛОВО БЫЛО БОГ. И все же не оставляет, когда читаешь Набокова, чувство, что писал он, меньше всего думая о читателе, что тот максимальный эгоизм, которым грешили его персонажи, был роднее ему, чем жертвенность, что в оставленной России более всего любил он самого себя. От Сирина (псевдоним, выбранный им для своих первых романов как символ русской фантастической птицы) в американских романах Набокова осталась, кроме упомянутой взыскательности к слову, лишь тяга к болезненной неестественности, странностям, психическим отклонениям. Достаточно сравнить "Защиту Лужина" и "Лолиту". Восхищавшийся Сириным-Набоковым Бунин считал, что в Набокове обнаружились "блеск, сверкание и отстутствие полное души". Впрочем, у "стариков"-эмигрантов были свои счеты. Верно лишь то, что Набокова можно считать писателем сугубо литературным. И снова, вернувшись к книге Зинаиды Шаховской, закончим эти строки о Набокове ее словами: "Что- то новое, блистательно и страшное, вошло с ним в русскую литературу и в ней отстанется. Он будет - все же, вероятнее всего, - как Пруст, писателем для писателей, а не как Пушкин - символом и дыханием целого народа". Елена КОЛТУНОВА.

К оглавлению	Вверх	Подшивка