Иосиф МИХАЙЛОВ

МАТЕРИНСКАЯ КЛЯТВА

(Продолжение. Начало в NN 44-48.)

Пройдя по пустынной улице несколько сот метров, Генрих обратил внимание на вывеску, красовавшуюся на солидном здании. Она оповещала, что это банк. У входа стоял молодой парень с повязкой на руке, как оказалось, местный страж порядка. Увидев приближавшегося Шлосса, он вытянулся и отрапортовал: "Грязный еврей Исаак Штейн".

Генрих вошел в здание. Его встретил служащий - немец. Предъявив документы, инженер поинтересовался работой банка. "Все значительно проще, чем вы полагаете, - начал объяснение служащий. - Почти ежедневно в Терезиенштадт прибывают сотни семей из разных стран Европы. Среди поступающих немало состоятельных людей, которым настоятельно советуют всю наличность, а также ценности сдать в банк, где все это будет надежно защищено. Мы оформляем деньги и драгоценности по форме, и вкладчики совершенно спокойно занимают место в одном из бараков.

Вскоре, однако, глава семейства, на имя которого регистрируются сбережения, в результате несчастного случая погибает или, что происходит чаще, умирает от сердечного приступа. Членов семьи тотчас же отправляют в Аушвиц. И тогда все деньги, заметьте, на законном основании становятся достоянием нашей великой родины", - не без гордости объявил банкир.

В полдень Генрих уже стоял в небольшом сквере и ждал Кнорринга. Пауль пришел не один. С ним был молодой лейтенант СС, не посчитавший нужным представиться.

Кнорринг с ходу заявил: "Ну, Генрих, сейчас мы отправляемся в офицерскую столовую обедать; затем мой друг лейтенант поведет нас..." - и он многозначительно подмигнул.

Шлосс не ощущал никакого аппетита, на душе было тоскливо, хотелось побыть одному.

Лейтенант оказался земляком Генриха; учился в университете, еще будучи студентом, вступил в национал- социалистическую партию, затем, не окончив курса, попросился в армию, но попал в СС.

Недоучившийся филолог больше слушал. Зато Кнорринг, как обычно, понес о "доблести", "геройстве", женщинах, которые ему никогда не отказывают, и Бог знает о чем еще.

После обеда лейтенант повел их в местный публичный дом. Генрих и его спутники вскоре оказались у двухэтажного серого особняка, с виду мало чем отличающегося от других зданий. Массивные двери дома были заперты. Эсэсовец позвонил. Ждать пришлось недолго.

Лейтенант, судя по всему, чувствовал себя здесь хозяином. Он велел Шлоссу и Кноррингу подождать его в так называемой белой гостиной. Мебель в ней была обита белым шелком.

Гости уселись в удобные кресла. Предвкушая удовольствие, Кнорринг занимал Генриха непристойными анекдотами. Вскоре появился лейтенант и предложил "сыграть в девятку". "В карты, что ли?" - не понял Шлосс. Кнорринг громко рассмеялся. "Я начинаю подозревать, - съехидничал майор, - что наш друг Генрих видел голую женщину лишь на картинке". Но, сообразив, что "перегнул", добавил: "Хватит дуться, инженер, я только пошутил. В "девятку" играют не только в карты. Лейтенант предложил групповой секс". И он стал подробно рассказывать непосвященному приятелю правила "игры".

"Нет, я не желаю никакой "девятки", - упрямо заявил Шлосс. "Что ж, не беда, можно позабавиться иначе", - рассудил лейтенант.

В гостиную вошел "служитель", одетый почему-то в белый халат, и жестом пригласил Шлосса следовать за собой. Через несколько минут Генриха пригласили в небольшую комнату, в которой стояли кровати, два стула и стол. Оставшись один, Шлосс опустился на рядом стоящий стул. Только теперь он почувствовал, как устал; к тому же болела голова. В глубине души Генрих сожалел, что согласился на эту поездку. "Наверное, лучше ничего не видеть и не знать", - подумал он.

В дверь тихо постучали, и в комнату вошла девушка лет 16-17-ти. Она стала у двери, не зная, что предпринять, а Шлосс смотрел на нее и не решался что-то сказать. Наконец Генрих предложил ей сесть. Молчание длилось недолго, но инженеру показалось, будто прошло много времени.

Девушка была прекрасно сложена; ее лицо, несмотря на бледность, все еще сохраняло следы непорочной юности; большие и выразительные глаза смотрели на жестокий мир с надеждой; черные вьющиеся волосы спадали на обнаженную шею и чуть прикрывали груди. Она тщетно силилась прикрыть полуголое тело, стараясь при этом выдавить из себя подобие улыбки.

"Надо ей что-то сказать, успокоить, - решил Генрих, - да, конечно, успокоить..." Но продолжал молчать.

Еще не так давно его родной Мюнхен, как и другие крупные города Германии, был наводнен проститутками разного возраста и положения. Каждый подросток знал, что среди "ночных бабочек" существует четкая градация, или своеобразные касты. Иную высокооплачиваемую шлюху можно было принять за баронессу. Она подъезжала к дорогому отелю на собственном автомобиле; шурша шелковым платьем и блистая золотыми безделушками, эта мадам с величественным видом поднималась по мраморной лестнице к нетерпеливому клиенту. Но большинство были заурядные потаскухи, с радостью готовые отдаться любому забульдыге за мизерную плату.

Генрих часто наблюдал, как эти несчастные женщины, давно утратившие человеческое достоинство, до крови дрались между собой за право "патрулировать" выгодный городской квартал; как их нещадно били и затем обирали сутенеры; как, задыхаясь от чахоточного кашля, удирали от полицейских и наконец находили вечное успокоение, приняв смертельную дозу наркотиков или перерезав себе вены в каком-нибудь подвале обшарпанного дома...

(Продолжение следует.)


К оглавлению номера Подшивка О газете