Иосиф МИХАЙЛОВ
(Продолжение. Начало в NN 44, 45.)
Генрих вновь стал испытывать чувство голода и нужду в мало-мальски приличной одежде. Он учился в хорошей школе и считался способным учеником. Девушки заглядывались на светловолосого и голубоглазого атлета. Ему нравилась то одна, то другая, но он не смел встречаться с ними, стесняясь своего убогого костюма, полного безденежья и частых урчаний в пустом желудке.
Напротив дома, где жили Генрих с матерью, располагалась булочная. Ее владелец, Густав Майер, был толстым коротышкой, лет 40-45, с большой лысиной. Кроме различных изделий из теста в магазине Майера продавали колбасы и сыр. Мама Генриха часто покупала необходимые продукты в этом магазине. Его хозяин хорошо знал фрау Шлосс и нередко отпускал хлеб и колбасу в кредит. Но в тот злополучный год г-н Майер отказался обслуживать этих постоянных покупателей, узнав об их бедственном положении.
Это произошло в воскресенье. Маме было совсем худо.
Она дрожала от лихорадки, сильно кашляла, просила есть.
Генрих, видя страдания матери, не мог сидеть дома и учить
уроки. Он вышел на улицу.
Густав Майер, увидев знакомого паренька, выглянул из магазина и поманил его. Хозяин был одет в униформу, на руке повязка со свастикой. "Г-н Майер, вы меня звали?" - тихо спросил Генрих. "Я слышал, что твоей маме очень плохо, к тому же у вас совсем нет денег. Я помогу вам, дам продукты и кое-что еще, но взамен прошу совсем немного: замени мне женщину", - откровенно сказал этот нацист.
На какое-то мгновение Генрих опешил: то ли от неожиданного предложения, которое стоило обдумать, то ли от гнева и возмущения.
Он посмотрел Майеру в лицо. Его жирная физиономия с двойным подбородком расплылась в похотливой улыбке, и только огромный живот, набитый колбасой и курятиной, трясся от беззвучного смеха.
"Не торопись отказываться, подумай, - продолжал торговец, - у меня есть время. Правда, сегодня митинг. Мы вновь протестуем против засилья еврейского капитала, сосущего кровь из бедных немцев. Но скоро, очень скоро запылают их магазины и дома, и живые станут завидовать мертвым..."
Генрих больше не слышал слов Майера. Он выскочил из его магазина, бледный и дрожащий от бессильной злости, но вдруг остановился, глядя в окна своего бедного жилья, где лежала на кровати и стонала больная мама. Генрих понимал: голод ее убьет, и только он, сын, может ее спасти.
Но вспомнив мерзкое лицо нациста... Что делать? Генрих слышал: в центре города, в районе роскошных гостиниц, где проживают богатые иностранцы, снуют молодые люди - парни и девушки, легко одетые... Время от времени к ним подходят, осматривают и кого-то приглашают в номера. Платят прилично. Это лучше, чем идти к Майеру.
Генрих направился к отелю "Париж", где у мраморного подъезда толпилась юная поросль Германии. Некоторые ребята были одеты в женское платье; девочки предпочитали почти костюм Евы. Шлосса поразил один подросток: худощавый, с бледным прыщавым лицом и воспаленными глазами. Его рыжие взлохмаченные волосы давно нуждались в мастерстве цирюльника, тонкие ноги были обуты в полуразорванные сандалии.
Он, видимо, рассчитывал привлечь к себе внимание экстравагантной одеждой. Юноша облачился в шотландскую юбку, которую носят мужчины, но сзади был разрез, оголявший ягодичные мышцы. На нем была надета ярко раскрашенная майка, на которой нарисованы мужские и женские половые органы.
Парень заметно волновался: а вдруг никто его не приметит; желающих заработать фунты стерлингов, доллары, марки так много. Прошло совсем мало времени, и вот около этого подростка остановилась машина...
Генрих, краснея от смущения, стал поодаль от своих товарищей по несчастью. К нему подошел старик и жестом указал на отель. Это был богатый испанский граф...
Фюрер, придя к власти, обещал очистить Германию от жидомасонов и марксистов, а также представителей сексуальных меньшинств. Концентрационные лагеря заполняли не только политические оппоненты национал-социалистов, но и проститутки разного пола и наклонностей.
С тех пор прошло десять лет. Концлагерь, где бесновались садисты, заставил вспомнить его добровольное унижение, хотя нет, вынужденное бесчестье.
Генрих прислушался, затем спустился вниз, вышел во двор. Яркая луна освещала проселочную дорогу, ведущую к лагерю. Он отчетливо слышал лай собак; звуки аргентинского танго доносились сквозь звериный вой и человеческие крики. Генрих почти бежал к этому ужасному месту, как будто мог остановить совершавшиеся там преступления. Послышались выстрелы и вновь крики...
Шлосс остановился неподалеку от проволочного заграждения, дальше идти было опасно. Он вернулся, обхватил руками дерево и впервые за много лет почувствовал, как скупая мужская слеза навернулась на глаза и медленно потекла по щеке, обжигая кожу лица. И вновь перед ним ожили картины десятилетней давности...
Домой Генрих вернулся только утром. Он решил, что заработал много денег. "Мама не будет голодать, и я смогу учиться". Он повторял эти слова неоднократно, как бы ища в них оправдание. "Ведь и другие ребята тоже были вынуждены так поступить, считая проституцию обычной работой, если иной найти невозможно", - уговаривал он себя.
Мама не спросила, откуда деньги, да и капитал оказался не слишком велик. Купили еды, лекарства, вернули долги, и нет больше денег. Но выручила мама. Она нашла работу и даже повеселела, почувствовав себя намного лучше...
(Продолжение следует.)
| К оглавлению номера | Подшивка | О газете |