(Продолжение. Начало в N 44.)

Шофер поспешно стал заводить машину и, не дожидаясь, пока все удобно усядутся, выехал из опасной зоны. Вскоре городок Табор оказался позади. Машина приближалась к поляне, окруженной красивой рощей, вдали виднелась усадьба состоятельного селянина.

Оставив автомобиль с шофером на дороге, Генрих и офицеры направились к крестьянскому дому. Хозяин вышел навстречу. С любезной улыбкой он пригласил гостей в дом. Угощение было обильным, много пили пива и вина.

Генрих, любивший хорошо поесть, на этот раз удовлетворился лишь кружкой пива. Покинув спутников, пирующих в крестьянских хоромах, он вышел в сад, в глубине которого увидел девушку, оказавшуюся дочерью хозяина дома.

Поначалу молодка испугалась и хотела убежать, но Генрих стал убеждать ее остаться и ответить на один- единственный вопрос: что за лагерь располагался неподалеку? Хозяйская дочь, свободно владевшая немецким языком, молчала. Генрих принялся объяснять незнакомке, что является инженером и прибыл в Чехию на короткое время. Она все еще смотрела на немца с недоверием, хотя и без прежнего страха.

Шлосс, посчитав, что ничего от нее не узнает, решил направиться к дому, из которого доносилось громкое пение уже порядком захмелевших офицеров.

Но не успел он сделать несколько шагов, как девушка остановила его. "Вы, живя в Германии, мало знаете о том, что творится на оккупированных территориях", - тихо промолвила она и посмотрела Генриху в глаза. Он почувствовал, что покраснел, но ничего не ответил.

"Там, - показала она в сторону палаток, - не просто лагерь, в котором содержатся подростки, а чудовищный вертеп, где правят бал садисты и развратники. Лагерь возник совсем недавно. Большинство заключенных в нем составляют девочки от 13 до 17 лет ряда стран Европы. Их отобрали из многих тысяч еврейских и цыганских семей, которые отправляют в концлагеря Польши и Австрии. В этом заведении развлекаются главным образом эсэсовцы, но посещают его, правда без огласки, гестаповцы и нередко отличившиеся офицеры вермахта.

По ночам слышны душераздирающие крики детей, которых нещадно бьют плетьми и секут розгами для возбуждения уже немолодых клиентов, а также чтобы раззадорить начинающих мазохистов.

Садисты включают музыку, чтобы хоть как-то заглушить вопли несчастных жертв. Мой отец, будучи немцем, пользуется доверием у властей; ему поручают поставлять продукты питания и вино. Пьяные офицеры болтливы. Отец знает все. Но я не могу больше молчать. Мне стыдно, что я немка..."

Возможно, она еще что-то хотела сказать, но не решилась. Генрих Шлосс, потрясенный услышанным, медленно возвращался к своим изрядно подвыпившим товарищам. Гостеприимный хозяин позаботился о шофере. Оказавшись рядом с машиной, Генрих увидел пьяного ефрейтора, безуспешно пытавшегося завести мотор. Конечно, о поездке речи быть не могло.

Офицеры, дружно нализавшись, дрыхли на стульях в столовой, Шлоссу предложили небольшую комнату на втором этаже дома, но ему не спалось. Генрих мог при желании отдыхать в любых условиях, однако после рассказа хозяйской дочери он потерял покой.

Что он знал о войне? Официальная пропаганда - вот основной источник его познаний о происходящих в мире событиях. И если некоторые его сограждане, набравшись мужества, умудрялись тайком от соседей настраивать свои приемники на "враждебные" радиостанции и получать альтернативную информацию о войне, то Генрих довольствовался стряпней доктора Геббельса.

Он верил, будто евреи и славяне - враги рейха, низшая раса, способная лишь разлагать и всячески вредить истинным немцам. Шлосс знал и о существовании концлагерей, куда заключались противники режима. "В конце концов, - рассуждал он, - не в санаториях же их содержать".

Более всего Генриха интересовали личное благополучие, карьера, возможность приспособиться в своеобразных условиях гитлеровского рейха. Но насиловать детей, прежде чем отправлять их в лагеря уничтожения? Неужели все это правда?

Неожиданно на Генриха обрушились горькие воспоминания его юности, от которых он старался отмахнуться, не помнить, не думать о них. Ему удавалось заставить себя забыть лихолетье; увлечься работой, симпатичной подружкой, спортом... Но тут, в незнакомой Чехии, рядом с лагерем для обреченных жертв разврата и жестокости, он стал вспоминать...

1932 год был особенно трудным. Мать тяжко хворала и практически не могла работать. Генриху тогда едва исполнилось пятнадцать лет. Он пытался найти применение своим силам, но желающих заниматься неквалифицированной работой было так много, что за каждую вакансию разыгрывались целые сражения. Отцы семейств пускали в ход кулаки, чтобы таким образом доказать свое право на кусок хлеба. Генриха не раз предупреждали, чтобы он не смел пытаться отнять работу у взрослых, иначе...

А если все время хотелось есть, часто и помногу; если в убогой комнате лежала голодная и больная мать, как тогда поступать? Генрих в то время усиленно занимался спортом в обществе "Стальной шлем". Перспективных ребят бесплатно кормили и даже выдавали талоны на сахар, консервы, хлеб. Шлосс старался, и его, высокого, красивого, с отличной фигурой гимнаста и пловца, приметили боссы этого военно-спортивного общества.

Юношу зачислили в боевую дружину, выдали форму. Когда Генрих, сияя от радости, рассказал матери о счастливой удаче, она, внезапно заплакав, стала умолять сына отказаться от сомнительной чести. Не понимая, в чем дело, Генрих обещал не посещать более эту организацию. Только спустя несколько месяцев он узнал, чем занимались ребята из боевой дружины.

Илья МИХАЙЛОВ

К оглавлению номера

Подшивка

О газете