МАТВЕЙ ОШЕРОВСКИЙ:
"ЭТОТ ТЕАТР ДЛЯ МЕНЯ - ЧУЖОЙ".
Председателем недавно прошедшего конкурса артистов оперетты, посвященного
50-летию Одесского театра музкомедии, был Матвей Абрамович Ошеровский,
режиссер, с чьим именем связаны лучшие страницы истории этого театра. Шесть
лет назад газета "Порто-франко" была первым из одесских изданий, кому М.
Ошеровский рассказал откровенно и открыто о своей судьбе. Нынешний разговор
с режиссером не мог не задеть тех же тем: Одесса, театр, его прошлое и
настоящее.
- Я отдал Одессе лучшие свои годы и очень многим обязан этому городу. У
меня ностальгия по Одессе, хотя я давно уже живу в Москве, хотя жизнь моя в
Одессе была трудной, драматической, а может, даже трагедийной. Я вспоминаю
эти счастливые годы, вспоминаю с любовью Александра Менделевича Баренбойма,
коллег-режиссеров Владимира Бортко, ныне покойного, Володю Пахомова - ныне
одного из ведущих режиссеров России, критиков А. Щербакова, Ю. Михайлика...
- Вы сидели в жюри, были на спектаклях театра, присутствовали на его
юбилее... Что всколыхнулось в вашей душе?
- Здание, в котором сейчас работает Театр музкомедии, я видел только в
проекте; оно хуже, чем проектировалось. Впрочем, я знал что в этом здании
мне уже не работать; я рассчитывал, что, когда новое здание будет
построено, туда перейдет основная труппа, а я останусь в старом помещении
со своими учениками. (Надеюсь, что кто-то помнит "Трехгрошовую оперу" в
исполнении моих студентов).
Этот театр для меня - чужой. Я не был на его спектаклях двадцать один год,
даже когда приезжал в Одессу. Я сижу в этом зрительном зале и смотрю на
сцену, даю вам честное слово, спокойно. Я не помню зла, хотя раны остались,
пусть даже их и затянуло время. Когда я уехал из Одессы, у меня еще вполне
хватало сил (хотя многие актеры кричали, будто я уже стар), но ни театра
нового не стал создавать, ни другого театра не возглавил ( хотя предложения
были). Потому что прекрасно понимал: такого театра, который бы л в Одессе,
где мне удалось развить традиции, заложенные Изакином Абрамовичем
Гриншпуном, в моей жизни уже не будет.
Нынешний Одесский театр музкомедии - театр другой направленности, другой
эстетики, другой актерской ориентации, словом, это театр совсем иных
художественных принципов, чем те, которые в свое время исповедовались мною.
Я смотрю на него со стороны и потому могу быть объективным. Я с большим
уважением отношусь к тому, что делается на этой сцене, но остаюсь внутренне
холодным. По многим причинам, не надо об этом расспрашивать. В театре много
талантливых людей, правда, в основном вокалистов. А профессии вокалиста и
актера - разные ипостаси.
Я смотрю на великолепные декорации, прекрасные костюмы, на хор, работающий
несмотря ни на что. Честно говоря, такого хора у нас не было. Впрочем, мы
не имели ни такого балета, как сейчас, ни таких певцов.
Так что с большим уважением отношусь к э т о м у театру и искренне желаю
ему процветания и успехов на том пути, который им выбран.
Но когда мы пришли с женой в театр на Греческой, в старое наше здание, вот
там моя душа перевернулась. Я увидел снова эту маленькую сцену с ее
минимальными возможностями, которые мы, тем не менее, использовали
максимально. Я постоял у той колонны, у которой всегда смотрел спектакли
(артисты, приходя на спектакль, первым делом спрашивали: "Ошар в театре?",
потому что если я стоял у колонны, это был один спектакль, если меня не
было - совершенно другой).
Может быть, я пристрастен, но считаю, что по количеству актерских дарований
старая одесская музкомедия была уникальным театром. И я понимал, что нужен
этим актерам, они этого не понимали. Когда я уходил из театра, то сказал на
прощание актерам: "Мне вас ж аль: я ухожу, а вы остаетесь". Тут один
молодой артист сожалел, что в театре давно нет главного режиссера. Это
вызывает у меня уважение к нему, значит, он понимает, что судьбу артиста
делает репертуар и те люди, которые ставят спектакли.
- Если бы вернуть назад лет 20-25, кого из участников нынешнего конкурса
вы бы взяли в свой театр?
- Очень многих! Я безумно жалею, что сейчас не мое время. Ведь можно
получить помещение под театр, а там бы отозвались ученики, разбросанные по
разным коллективам (практически каждый курс, который я выпускал в ГИТИСе,
представлял собою мини-театр), и это, уверяю вас, был бы Театр. Я старый
человек, потому могу хвастаться, так вот, Борис Александрович Покровский,
который для меня является высшим авторитетом в области музыкального театра,
написал в статье, что учеников Ошеровского можно брать в театр без
испытаний, поскольку они - профессионалы, которые могут играть все.
- Матвей Абрамович, а не возникало ли у вас ощущения во время конкурса,
что на сцене, условно говоря, девятнадцатый век?
- Как вы правы! В 1924 году замечательный польский поэт Юлиан Тувим
написал памфлет об оперетте, смысл которого сводился к тому, что более
омерзительного зрелища просто не существует. Тувим издевался над сюжетами,
в которых папа не узнает дочку только по тому, что она надела другие
перчатки, над поэзией "кровь-любовь", над всеми этими штампами и
пошлятиной. Я оперетту как таковую н е н а в и ж у. Я всю жизнь с нею
боролся, во всех театрах, в которых работал. И мне это не раз ставили в
вину. Так было и в одесском театре: как выступали против "Человека из
Ламанчи"! что творилось, когда в спектакле "На рассвете" я поставил сцену
расстрела?!
Да, на нынешнем конкурсе пробивались свежие ростки, но сколько же тут было
махры и банальщины! Сколько раз я видел, что артист выходит на сцену и
непонятно, к т о он, почему выступает перед нами, кого играет? Абстрактные
образы, абстрактные характеры, зато все - громко и быстро. А ведь артист
просто обязан смотреть и видеть, он должен общаться с партнерами, он должен
сосуществовать не с микрофоном, а с тем действием, которое происходит на
сцене.
Самое страшное, что из театра уходит профессионализм, всплывает
дилетантство, а это, извините, халтура. Сейчас стали забывать, что артисты
музкомедии должны не только иметь консерваторское образование и быть
звукоиздавателями, они должны быть творцами, он и должны знать то, что
является гордостью нашего театра - систему Станиславского.
Невозможно отменить того факта, что высшее достижение актерского искусства
- перевоплощение. Это сейчас актеры позволяют себе выходить на сцену
такими, как в жизни: не гримируются, не ищут характерности, даже одежду
порою не меняют. А я вспоминаю, как Николай Хмелев играл в "Анне
Карениной". Он приходил в театр за два часа до начала спектакля, снимал с
себя всю одежду, на него надевали белье (такое, какое мог носить его
герой), костюм, плащ, гримировали - это было священнодействие. Помню до
сих пор, как играл он сцену встречи с Анной после того, как она принимала в
своем доме Вронского. Хмелев подходил к кулисам, снимал с себя плащ, и как
раз в это время уходил со сцены исполнитель роли Вронского. Они
обменивались взглядами (действительно, ненавидящими) и когда Хмелев
появлялся на сцене, то звук голоса, сами движения не оставляли сомнений в
том, какие чувства испытывает Каренин.
Сейчас всей этой техникой превосходно владеют американцы, творчески
освоившие систему Станиславского (кстати, книга Константина Сергеевича о
работе актера впервые увидела свет именно в Америке). Вы посмотрите даже
эти вонючие сериалы: как там работают артисты, как они смотрят друг на
друга, как они объясняются в любви, как они соединяются! Я уже не говорю об
актерах-звездах! А что у нас? Пижоны, которые занимаются "самовыражением"!
Беседу вел Александр ГАЛЯС.
