Анатолий Рыбаков - счастливец. Не в том смысле, что ему выпала легкая и
счастливая судьба. Совсем наоборот, судьба ему как раз выпала тяжелая: по
нему, юноше, проехала, дробя кости железными колесами, сталинская репрессивная
машина. Рыбаков выжил. И не просто выжил, а сумел свою трагическую судьбу
изложить в творчестве, что равносильно подвигу.
Справедливости ради нужно сказать, что Рыбаков не сразу угадал свое
предназначение: он стал писателем "случайно", потому что эта работа не
требовала прописки и прохождения через отдел кадров. А для него, человека с
58-й статьей и "минусом" в паспорте, это обстоятельство имело решающее
значение.
Рыбаков начинал свой творческий путь в 37 лет - роковой для русской литературы
возраст. На ученичество у него не было времени. На медленное мужание - тоже.
По этой или по какой другой причине он, не имевший ни литературного
образования, ни учителей и на ставников, сразу же, с первой же книги, стал
классиком. На его "Кортике" воспитывалось несколько поколений читателей. Он
стал любимым писателем советского юношества: и его "Бронзовая птица", и
"Выстрел", последовавшие вслед за "Кортиком", вошли в золотой фонд детской
литературы.
Александр Рыбаков - последний революционный романтик советской эпохи. Он и
сейчас не отрекается от своих юношеских идеалов. Ему слишком много лет, чтобы
менять свои убеждения. Многие его суждения о прошлом России отличаются
нестандартностью и вызывают ре зкую критику слева. О критике справа, со
стороны сталинистов, и говорить не приходится. Его это не волнует.
В определенном смысле он стоит "над схваткой", и это обеспечивает ему
независимость суждений и мнений. Так живут и мирно уживаются друг с другом два
Рыбакова: один - лауреат Сталинской премии и патриарх советской литературы,
увенчанный премиями и награда ми; другой - автор подпольного романа о Сталине,
двадцать лет пролежавшего в писательском столе. Этому роману суждено было
вывести Анатолия Рыбакова на мировую орбиту и сделать его самым читаемым
автором 80-90-х годов. "Дети Арбата" забили основательный
гвоздь-костыль в гроб сталинизма и уже одно это обстоятельство обеспечило их
создателю бессмертие.
Тут-то бы и угомониться и почить на вполне заслуженных лаврах, но отдых
Рыбакову неведом: как и прежде, он проводит большую часть дня за письменным
столом. В течение наших продолжительных бесед он неоднократно высказывался
вполне определенно, хоть и нелиц еприятно, о роди писателя в русской
литературе.
- Никакой мессианской роли писателя в литературе не было, нет и не будет. Все
это выдумки. Изображают из себя пророков и мессий те, кто не являются
настоящими писателями. Вот они и компенсируют свою творческую немощь
пророчествами, которые никогда не сбы ваются. Что такого напророчил Толстой?
Он не был мессией именно потому, что был настоящим писателем. А Достоевский?
Назовите хотя бы одно пророчество Достоевского, которое сбылось!
- Как, а "Бесы"?
- Это можно отнести к чему хотите: и к демократам, и к хунвейбинам, и к кому
угодно. Кстати, именно Достоевский говорил о мессианской роли русского народа.
Сами видите, что из этих пророчеств вышло. И вообще, что такое "Бесы"?
Достоевский изображал полит ические группировки разного толка, существовавшие
в его время. Нечаева и других. Он изображал то, что видел, что было. Но он
ничего не предвидел.
- А как насчет функции писателя как учителя жизни? Вы и ее отрицаете?
- Отрицаю. Ничему он не учит. Это человек, который описывает мир, каким его
видит и чувствует. Предсказать, учить - это функции политиков. Писатель мыслит
образами. У него совсем другая структура мышления. И совсем другие функции.
- Но вы же для чего-то пишите? Или для кого-то.
- Я пищу в силу своей потребности. И больше ни для чего. Я должен высказать
то, что во мне сидит. Я не знаю, дойдет ли до будущих поколений то, что я
пишу.
Как всякого журналиста и тем более человека, прожившего большую часть
сознательной жизни при сталинизме, меня не могла не интересовать лаборатория
создания центрального образа романа. Каково же было мое удивление, когда
писатель ответил, что не намеревалс я делать Сталина главным действующим
лицом, так получилось. Ибо честно написать о 30-х годах без Сталина было
нельзя. Но именно главы о Сталине стали камнем преткновения к публикации
романа в "Новом мире". Редакция поставила их изъятие условием публикации
романа. Рыбаков отказался. Более того, во второй части трилогии было уже не
четыре, как в первой, а двенадцать глав о Сталине.
- Отразилось ли на вашей психике многолетнее общение с таким страшным
персонажем?
- Я не стал деспотом: спросите у моей жены. Писатель должен уметь
перевоплощаться. Когда я писал Сталина, я им был. Но вот я начал писать Варю и
перевоплотился в девушку.
Белла ЕЗЕРНАЯ.
(Продолжение следует)
| К оглавлению номера | Подшивка | О газете |