ПОСЛЕДНЕЕ ИНТЕРВЬЮ МИХАИЛА ИВНИЦКОГО

- Одна из ваших лучших работ - спектакль "Три мешка сорной пшеницы" в Ленинградском Большом драматическом театре, над которым вы работали вместе с Георгием Александровичем Товстоноговым. Содружество с одним из крупнейших режиссеров всех времен и народов - редкостная удача для любого художника. Насколько я знаю, БДТ в Одессе не гастролировал ни разу. Как же тогда Товстоногов узнал о вас, как сложилось ваше содружество?
- Я оформлял в театре "Современник" спектакль "Эшелон", а Товстоногов там же ставил спектакль "Балалайкин и Ко". Однажды он увидел в кабинете главного режиссера "Современника" Галины Волчек макет декорации к "Эшелону" и поинтересовался, кто автор. Галина Борисовна ответила: "Один интеллигентный одессит".

А спустя некоторое время у меня в мастерской раздался звонок, и Георгий Александрович предложил оформить спектакль по повести Тендрякова "Три мешка сорной пшеницы". Я, естественно, поинтересовался, есть ли инсценировка. Товстоногов ответил, что инсценировки еще нет и работать следует прямо по повести. А потом он вызвал меня к себе в Ленинград для первого разговора, единственное, что сказал Товстоногов: по его замыслу, в спектакле будет два героя - Тулупов молодой, который непосредственно действует, и Тулупов пожилой, сегодняшний, который размышляет о себе юном. Разговор был очень короткий, и я уехал в Одессу.

Знаете, я приучил себя к такой технике работы: не насиловать, не давить, не стремиться немедленно что-то придумать. Наоборот, при работе нужна определенная расслабленность. Меня научил этому один эпизод. Как-то я смотрел бокс по телевизору (я хорошо отношусь к этому виду спорта), и комментатор рассказывал, что если боксер, перед тем как нанести удар, на мгновение расслабляется, то удар получается сильный, а если бьет с напряженной мышцей, то удар скорее всего не достигнет цели. Я вдруг перекинул это на творческий акт: если быть в постоянном напряжении, ничего не получится, нужно уметь расслабиться... И стал приучать себя к мысли, что я ничего не знаю, что все происходит впервые... Иногда даже специально садился у телевизора, не видя и не слыша, что там показывают, лишь бы был какой-то отвлекающий фон. Или еще один момент: я люблю ходить по городу, в сутолоке улиц хорошо думается...

Но на этот раз все мои попытки отвлечения не приводили ни к какому результату. И буквально за три дня до отъезда в Ленинград (а сроки с Товстоноговым были оговорены жесткие) возникло какое-то решение. Я поспешил его зафиксировать в макете масштабом 1 к 50 (обычно макет делают масштабом 1 к 20) и полетел в Ленинград.

Пришел к Товстоногову. Знаете, обычно во время работы меня страх не посещает, а вот тут стало страшновато, когда увидел Георгия Александровича во главе целого синклита. Он посмотрел и сказал: "Это интересно, делайте макет". И я остался в театре на две недели. Главный художник, замечательный мастер Эдуард Кочергин создал мне все условия. Вот так и делался спектакль.

- Как работалось с Товстоноговым? Ведь все определяла его воля и ничья другая. Вы не испытывали дискомфорт от жесткого влияния Мэтра?
- Честно говоря, в моем замысле Товстоногова устроило не все, равно как и я не был согласен со всеми его замечаниями. Скажу больше, кое-какие пожелания выполнял вынужденно. Тем не менее в основном замысел мой остался...

В работе же никакого деспотизма со стороны Георгия Александровича не наблюдалось. Его отличало одно качество - он был умен. Он не был закомплексован на каком-то самолюбии великого режиссера, упаси Бог. С умом относился ко всем замечаниям и к актерским предложениям относился с интересом. Многое принимал, если предложенное работало на пьесу, на образ. Скажу больше: Товстоногов учел два моих замечания по поводу сценического действия и даже переставил сцену...

Спектакль был заметный. В нем играли замечательные актеры, увы, сейчас ушедшие: Капелян (это была его последняя работа), Демич, Борисов. Власти остались недовольны спектаклем. Это была антикультовая постановка, а ведь как раз в то время - середина 70-х - готовилась попытка реабилитации Сталина...

- В какой степени масштаб личности и таланта режиссера, с которым вы работаете, влияет на ваше собственное творчество?
- Для меня важно, чтобы попался режиссер, с которым, образно говоря, можно сойти с ума. Слава Богу, такие режиссеры у меня были. Не могу не вспомнить покойного ныне Владимира Бортко, с которым работал в Русском театре. Человек невероятно эмоциональный, и импульсивный, с которым много приходилось спорить, но - талантливый и по-настоящему влюбленный в театр. Столь же талантливый и эмоциональный Матвей Ошеровский... А знаете, когда я пришел работать в Театр музкомедии, Ошеровский меня категорически не принял.

- Почему?
- Перетянул меня в Музкомедию Дмитрий Михайлович Островский, директор театра. Я бы, может, и не согласился, поскольку никогда не видел себя художником музыкального театра, но он сделал блестящий "ход" - предложил работу жене.

Ошеровский привык работать с художником Виноградовым, мастером красивым и изящным. А я был другой, некрасивый что ли, более жесткий, скупой. Первоначально от неприятия главного режиссера я был просто в отчаянии. Но потом мы сдружились.

- В чем была сила Ошеровского, сумевшего единственный раз в истории Одессы создать театр, который имел всесоюзную славу?
- Он был необычайно заразительным человеком. И умел посылать в зал через актеров сильнейший импульс.

Вы не представляете, что творилось в Москве в 1972 году во время гастролей нашего театра! Паломничество! То, что члены политбюро сидели в театре буквально на каждом спектакле, это я вам точно говорю.

А как принимали нас в Ленинграде! Сюда мы приезжали дважды в год... А в Киеве, когда в 87-м мы привезли "Скрипач на крыше"! Мы выступали в Октябрьском дворце, так билеты спрашивали еще у метро "Крещатик". Хороший театр был.

- Был?
- Он и сейчас хороший, но по-другому. Беда в том, что нет у нас главного режиссера, который был бы "диспетчером" всего, а главное, актерских самолюбий...

Запись Александра ГАЛЯСА.

Фото Михаила РЫБАКА.

(Окончание следует).

К оглавлению номера

Подшивка

О газете