ЖДАТЬ ЛИ "МАЛЕНЬКОЙ ОДЕССЕ" СВОЕГО БАБЕЛЯ?


Американцы называют Брайтон-Бич "маленькой Одессой у моря". Откуда это странное дополнение "у моря - никто не знает. Выходит, эта Одесса - у моря, а та - в горах. Но ведь Одессы без моря не бывает. Как не бывает Москвы без Красной площади или Санкт-Петербурга без Медного всадника. Это именно море принесло в Одессу ее многоплеменное население, которое сделало этот город "чем-то в отдельности" от всей остальной империи. До революции в Одессе существовало более 20 различных национальных общин. В названиях улиц и районов все еще слышны голоса тех, кто населял этот город: Люстдорф, французский бульвар, Арнаутская, Греческая, Еврейская. Эти одесситы связывали свой город с Западной Европой, Средиземноморьем, Ближним Востоком.


Брайтон-Бич тоже стал связующим звеном между Америкой и Россией. Он стал "малой землей" нашей иммиграции, плацдармом, за который она ухватилась, перед тем как выплеснуться на американский материк. Можно ли сказать, что здесь живет много одесситов? Вряд ли. Но в массовом сознании, видимо, роль такого связующего звена могла быть дана только Одессе. Поэтому этот район и стал "маленькой Одессой у моря", хотя здесь нет Оперного театра, Потемкинской лестницы, "Привоза", Дерибасовской, Горсада с фонтаном и бронзовыми львами и "Пассажа". Из многочисленных примет Одессы-большой есть лишь американский аналог Приморского бульвара - бордвок. Сюда летними вечерами стекается местная публика "подышать воздухом". "Подышать воздухом" - чисто одесское выражение. Оно не предполагает один лишь дыхательный процесс. Иначе можно было бы подумать, что помимо воздуха одесситы могут дышать чем-то еще.


Дышанье воздухом - это другое. Нарядно одетые люди в дорогих ювелирных изделиях и домашних тапочках неторопливо прогуливаются вдоль моря. Ювелирные изделия и наряды - это чтобы показать, что мы - "не вчера приехали в Одессу на подножке". (Это еще один локализм). А домашние тапочки - поскольку совершенно невыносимо носить на каблуках, в лаковой тесноте эти тучные тела, любовно взращенные на крестьянской колбасе, буженине, дунайской селедке, жареных бычках, отварной картошке в укропе, салате из помидор, перцев и лука, кабачковой икре, на свежем хлебе со сливочным маслом, брынзе и торте "наполеон" с компотом из персиков.


Еще на Брайтоне нет Бабеля, который бы воспел хоть то, что есть. Отсутствие писателя бабелевского плана с одной стороны удивительно, с другой - объяснимо.


Удивительно, поскольку на Брайтоне, по сообщениям американской прессы, существует русская мафия. Действительно, иногда в промежутках между грохотом ресторанного оркестра слышна стрельба, и мы не досчитываемся еще одного нового американца, который не смог разобраться миром с коллегами по бизнесу. Иными словами, экзотическая среда - налицо, пиши - не хочу. И не пишут. Почему?


Когда хрущевская оттепель вернула нам "Одесские рассказы", бабелевские герои - Беня Крик, Фроим Грач, Любка Казак и "полтора жида" Рувим Тартаковский были отделены от читателя китайской стеной советского времени. Они громили, убивали и обирали сограждан при царе Горохе. Они пополняли галерею благородных разбойников, начинавшуюся с Робин Гуда и в отечественной литературе продолженную Кирджали и Дубровским. В советское время их историческая роль была просто благородна. Последним в серии симпатичных литературных разбойников стал Остап Бендер. Он дограбил подпольного миллионера Корейко, который был образчиком уродливой психологии стяжательства из дореволюционного прошлого и дообманул всех, кого еще не успела перевоспитать советская власть.


Одесские рассказы Бабеля написаны в начале 20-х годов. К этому времени Беня Крик, грабивший Рувима Тартаковского, был именно таким Робин Гудом. Это так, если только вспомнить портрет Тартаковского, написанный Бабелем в духе политических карикатур Маяковского:


"...ни один еврей не мог вместить в себе столько дерзости и денег, сколько было у Тартаковского. Ростом он был выше самого высокого городского в Одессе, а весу имел больше, чем самая толстая еврейка".


Зато Беня Крик выглядит почти байроническим героем, с поправкой на то, что его портрет писан нищим с одесского кладбища:


"Представьте себе на мгновенье, что вы... можете переночевать с русской женщиной и русская женщина останется вами довольна. Вам двадцать пять лет. Если бы к небу и земле были приделаны кольца, вы схватили бы эти кольца и притянули бы небо к земле".


Но с уходом советской власти и возвращением в жизнь частной собственности, частного предпринимательства и рэкета, оценка роли Робин Гудов в истории меняется. Сегодня владельцы и работники брайтонских магазинов, ресторанов, прачечных, химчисток, видеопрокатных пунктов и пунктов по ремонту часов, обуви и одежды, возьми они в руки томик Бабеля, безусловно идентифицируют себя не со щеголеватым налетчиком Беней Криком, а с владельцем 60 дойных коров, который получил это незабываемое письмо:


"Мосье Эйхбаум, положите, прошу вас, завтра утром под ворота на Софийевскую, 17, двадцать тысяч рублей. Если вы этого не сделаете, так вас ждет такое, что это не слыхано, и вся Одесса будет о вас говорит. С почтением, Беня Король".


Что последовало за письмом, которое осталось без ответа, тоже достойно упоминания:


"Беня отбил замки у сарая и стал выводить коров по одной. Их ждал парень с ножом. Он опрокидывал корову с одного удара и погружал нож в коровье сердце. На земле, залитой кровью, расцвели факелы, как огненные розы, и загремели выстрелы. Выстрелами Беня отгонял работниц, сбежавшихся к коровнику.(...) И вот, когда шестая корова с предсмертным мычаньем упала к ногам Короля, - тогда во двор в одних кальсонах выбежал Эйхбаум и спросил:


- Что с этого будет, Беня?


- Если у меня не будет денег - у вас не будет коров, мосье Эйхбаум. Это дважды два.


- Зайди в помещение, Беня.


И в помещении они договорились. Зарезанные коровы были поделены ими пополам, Эйхбауму была гарантирована неприкосновенность и выдано в том удостоверенье с печатью".


В наши дни эта картина выглядит устрашающе реальной. В наши дни, чтобы восхищаться литературным Беней, нужно быть либо самим Беней, либо человеком в высшей степени безнравственным. Это - дважды два, как говорил наш незабываемый биндюжник.



Вадим ЯРМОЛИНЕЦ.
Нью-Йорк.


К оглавлению номера Подшивка О газете