Владимир КАТКЕВИЧ
Владимир КАТКЕВИЧ
Лучше всего проявить порывистость и уехать на Новый год куда-нибудь незапланированно, в последнюю минуту.
Был случай, целый пароход снялся незапланированно. Из Сухуми.
Капитан не был порывист, он был старым каботажником и знал, что делает. По расписанию мы должны были отойти в 02 часа первого января, но капитан не хотел собирать экипаж по хинкальным, и судно ушло в 23, чтобы встретить Новый год в море.
Правда, двое моторменов все-таки не успели, они потом дружно врали, что не слышали. Одним из отставших был Дацюк, вторым, душой самоволки, был я.
Тридцать первого мы стояли в очереди за водкой и продвигались в обратную сторону, нас теснили. Гастроном находился рядом с вокзалом, я услышал, что отходит электропоезд и подсчитал в уме, когда он прибудет в Сочи. Получалось, что успеваю догнать судно.
- Я, наверное, махну электричкой, - говорю.
- А как же водяра? - Дацюк опешил. - Мне Тростецкий деньги дал.
- Я же не настаиваю, можешь не ехать.
В нашей каюте я пользовался кое-каким авторитетом. Когда Дацюк попадал в затруднения или возмущался очередной пароходской несправедливостью, он обращался ко мне: "Вот ты грамотный хлопец..." А тут вдруг явное безрассудство. Я его озадачил.
- Ты через Абхазию не ездил? - спрашиваю. - Очень живописная дорога, чем-то похоже на Венесуэлу.
- А как же водка?
- Все равно не хватит, видишь, грузины через головы суют без сдачи, они все друг друга знают.
Толпа растет, берут ящиками. Объявляют отправление, я бегу к вокзалу. Поезд трогается, и рядом со мной садится Дацюк.
- Я деньги нашел, - показывает четвертак. - Один кацюк лез на халяву и обронил.
А он подобрал и, пока не хватились, смылся.
- Все равно, - говорю, - водка кончалась.
- И потом у Тростецкого понажираются, - говорит он.
Это непременно. Кто-нибудь обязательно напомнит, что жена Дацюка Нина встречает Новый год с негром, и Дацюк будет кричать по ночам.
Наверное, если нарядить Санта Клаусом негра, дети будут в восторге.
Полвагона заняла сельская компания, дети, жены, гвалт, всего человек тридцать, фибровые чемоданы. В таких чемоданах население перевозит мандарины. Один из мужиков в форме сверхсрочника внутренних войск разливает.
- У нас тоже или вертухаями в тюряге служат, - говорит Дацюк, - или морские фуражки, или железнодорожные.
Железнодорожные - чтобы буркнуть контролеру: "Форма!", хотя никакой формы не положено.
Я был в его селе, полгорода возили туда на помидоры. Помню сад километра на три, безумно горит наравне с солнцем прожектор. На откосе красиво выложено: "ЗА БОЙ ИЗОЛЯТОРОВ - ПОД СУД!". Отвалы мусора в пыльной посадке, куры на мусоре.
Милиция идет по вагонам. Один взвешивает чемодан на руке и спрашивает:
- Чей чемодан?
Чемодан обнаруживается не сразу.
- А зачем тогда колхозникам землю давали?
Вертухай идет договариваться, мандарины вывозить нельзя.
Вслед за милиционером идут двое усатых.
- Чача, чача.
- А стаканы? - Дацюк заглядывает в сумку.
- Буду назад идти, отдашь.
Еще брынзу дает на закуску.
- Крепкая, - говорит Дацюк. - Пыты можно, а ходыты ни.
Компания чокается, открыли чемодан с мандаринами.
- Когда я на минералке работал, каждый день приносил сетку апельсинов, - хвастается Дацюк. - еще лимонад в цеху разливали. Апельсины хранились за решеткой, а у меня была палка с гвоздиком на конце. Сетку наберешь - и совсем другое настроение.
За Новым Афоном компания выходит, в вагоне пахнет мандаринами и хвоей. Кроме нас еще едет старичок-лесовичок, спит под елкой, наверное, внукам везет, и больше никого. За окном кипарисы с шапками снега, пальмы укутаны рогожей, огоньки мигают в горах, на остановке слышно, как играет музыка.
- Тростецкий уже, наверное, икру мечет.
Дацюк вытягивается на скамье. Оглядываюсь, а лесовичка уже нет, мы одни.
Машинист прошел с ключами.
- Скоро разъезд, - говорит.
Еще тоннель и остановка. Бужу Дацюка, выходим на перрон. Впереди тоннель, вокруг горы, вечнозелености, ротонда, гипсовый олень голову наклонил, снег сыпет хлопьями, а на перроне стоит Дед Мороз. Ватный тулуп ему коротковат, из-под тулупа выглядывают монтажные сапоги с пряжками.
- Хули долго говорить, заходите в хату, - приглашает дедушка.
Заходим в сторожку. Сиротская лампочка, "козел" пышет жаром, трое небритых шлепают картами, кто-то спит в сапогах на топчане, пахнет шпалами. На полу опрокинутый ящик с водкой и стреляные гильзы. Дед Мороз наливает каждому по полному стакану.
- Спасибо, - говорю.
- Хули мне спасибо, наливай и пей!
И уходит в ночь.
- Документы есть? - человек в фуражке с зеленым околышем тасует колоду. Берет паспорт моряка и, даже не развернув его, прячет в железный ящик.
- Зачем ты ему светофор дал? - спрашивает Дацюк.
С опозданием вспоминаю, что за обложку паспорта засунул нашу общую с Дацюком стодолларовую банкноту, купленную в Батуми у валютчика.
- Иди сюда. - человек в фуражке отпирает железную дверь. В комнате лежат наганы, штук двадцать и патроны к ним в жестяной коробке. - Это оружие! - говорит. - Знаешь, что здесь такое? Охрана тоннеля. Теперь ты наш гость! В преферанс играешь?
- Мы же с поезда, - объясняю.
- Поезд без него не пойдет. - Он кивает на заросшего до глаз мужика. - Он стрелочник. А раньше работал лесником. Пока московский не пропустим, не поедете.
Дети привезли на саночках бутыль вина на десять литров и горячее. Московский, видимо, опаздывает.
- Жена, дети есть? - спрашивает в фуражке. - За детей!
- За Джульетту!
- За Казбека!
- Тебя как? За Колю!
- За Сталина!
- За мир!
- За любовь!
В фуражке выходит и возвращается с пистолетом.
- Сейчас будет салют.
После салюта провал. Очнулся, смотрю Дацюк спит с полуоткрытыми глазами, рядом посапывает Дед Мороз в монтажных прохарях.
- Твой товарищ плохо? - спрашивает в фуражке.
- Нет, - говорю, - он часто так спит.
- Так нехорошо спат.
- А Дед Мороз штатный?
- Никифор? Он сварщик из Гудауты. Подрабатывает на детских елках, а потом ребят угощает.
На часах половина третьего.
- Ехать надо, - говорю, - мы на пароход опаздываем.
- Посадишь его на московский, - говорит в фуражке леснику.
Потом снова обрыв.
Очнулся в вагоне. Лежим с Дацюком на третьей полке, тесно и опасно. Поезд стоит. Проверяю нагрудный карман, паспорта нет. Вспоминаю, что он заперт в оружейной, а за обложкой паспорта... Срок от двух до восьми. Хмель проходит. Протискиваюсь мимо пьяных на площадку. В фуражке курит на перроне, под мышкой флажки.
- Паспорт! - кричу.
Поезд трогается. Охранник что-то говорит проводнику и бежит к караулке. Проводник срывает стоп-кран и высовывает желтый флажок. К поезду несется мальчик, Казбек, кажется, передает мне паспорт, состав вползает в тоннель.
Когда меня разбудили, уже светало.
- Твой товарищ, - говорит какой-то в кепке, - упал на мой товарищ и спит. И глаза открыт. Он не умер?
Отлучку нам почему-то простили. Правда, стармех сказал:
- Есть товарищи, от которых я просто не ожидал фокусов. Пляски, лезгинки под аккордеон...
К лезгинке мы отношения не имели.
Тростецкий привел музыканта из "Каскада". Когда Тростецкий поднимался по трапу, музыкант играл на аккордеоне. У каждого свой праздник.
декабрь 1996 г.
| К оглавлению номера | Подшивка | О газете |